Впрочем, в её положении это был единственный разумный выход.

– Сегодня, шестого марта, я хочу поговорить о смерти Михаила Бурмина.

Ольга вздрогнула. Адвокат – третий и последний участник допроса, заметил заминку и тут же подал голос:

– В материалах дела этого эпизода нет.

– Сейчас появится, – пообещал Анзоров. И прищурился: – Не так ли?

Некоторое время Ольга смотрела следователю в глаза, после чего покачала головой, как человек, признавший очередное поражение.

– Я бы не советовал, – обронил адвокат.

– Ольга знает, что мы можем привязать её к этому делу.

– Можете, – согласилась Ольга. – И ещё я догадываюсь, что через эту историю вы на меня и вышли.

Анзоров чуть склонил голову, но в некоторых случаях молчание красноречивее целого потока слов. Ольга же выдержала довольно длинную паузу – ей явно требовалось время, чтобы собраться с мыслями и продумать, как правильно подать ту историю, после чего неспешно начала рассказ:

– Его звали Миша, Миша Бурмин. Возможно, вы знаете, как это бывает: кто-то входит в комнату, а вы заняты, например, заполняете какую-то бюрократическую бумажку, или отвечаете на пришедшее в мессенджер сообщение, не важно… Совсем не важно… Он садится напротив, вы поднимаете голову, ваши взгляды встречаются и возникает… искра. Электрический разряд, мгновенно связывающий, сплавляющий вас крепко-накрепко. Так крепко, что кажется – навсегда. Вы ещё не вместе, вы даже не знаете, как его зовут, а он не знает вашего имени, но вы уже настолько близки, насколько это возможно между людьми. Это происходит мгновенно… и остаётся навсегда. Или надолго. Или…

Ольга сбилась, смахнула слезинку и отпила воду из стакана. Адвокат сочувственно вздохнул. Следователь в очередной раз сказал себе, что в ней погибла великая актриса, которой на роду было написано блистать. Не сниматься в третьеразрядных сериалах, а блистать.

– Извините.

– Конечно, – мягко произнёс Анзоров и чуть поднял брови, показывая, что рассказ должен быть продолжен.

– У нас с Мишей получилось именно так: мы посмотрели друг на друга, а увидели вспыхнувшую искру. Потом он говорил, что пережил точно такое же потрясение. – Ольга грустно улыбнулась. – Миша был хороший. Я знаю, что на работе он считался довольно жёстким начальником, но человеком он был хорошим. И очень уверенным в себе человеком. Не самоуверенным, а уверенным – спокойным, сильным. Он никогда ничего не боялся… В том смысле, в каком мы сейчас говорим: у Миши не было никаких фобий. Не уверена, что он вообще подозревал о существовании этого слова. Но однажды Миша стал свидетелем страшного случая – стая бродячих собак напала на маленького ребёнка. Это случилось не в Москве, Миша был в командировке, осматривал столбы или подстанции, я не знаю, как правильно это назвать… в общем, то, через что идёт электричество. И они с коллегами увидели нападение. К несчастью, они находились довольно далеко, чтобы успеть вовремя, но сразу же помчались на помощь ребёнку. А там озверелая стая, голов шесть-восемь… Кое-как отогнали, конечно, но Миша… Миша видел, как они рвали ребёнка, и это страшно на него подействовало, ему стала сниться его смерть. Стало сниться, что стая нападает на него и разрывает, как разрывала того мальчика. В одних видениях Миша видел себя пытающимся спастись от стаи, бегущим, испытывающим дикий ужас; в других, которые пришли позже, он наблюдал за собой со стороны; а в самых страшных – до самого конца переживал нападение собак, испытывая дикую боль от их укусов.

– Как Виктория Рыкова.

– Да, они страдали одинаковыми расстройствами, – подтвердила Ольга.

– Как развивались ваши отношения?

– Я с энтузиазмом взялась за терапию… и не только за неё. Я стала любовницей после второй встречи. Почему так быстро? – Она сама задавала нужные вопросы, и сама на них отвечала. – Мы оба знали, что так будет, и решили не тянуть. В чём смысл? Мы не могли противиться чувству, и называйте это как хотите. – Ольга помолчала. – Меня пытались обвинить в том, что я манипулировала Мишей, чуть ли не загипнотизировала его, чтобы увести из семьи. Это глупость, конечно, несусветная, но нервы мне тогда потрепали изрядно. А Миша во время скандала повёл себя очень хорошо. Не стал обвинять меня во всех грехах, а заявил, что сам был инициатором наших отношений.

– Тем не менее вам пришлось расстаться.

– Его жена добралась до телефона Миши и устроила грандиозный скандал, который… едва не вышел из-под контроля. У нас на подобные вещи смотрят не так строго, как… должны смотреть, но на репутации могло остаться ненужное пятно. А у Миши дети, он… был… был очень привязан к ним. Мы обсудили происходящее и поняли, что будущего у нас нет.

– И после этого…

– Не после, – перебила Анзорова Ольга. И тут же извинилась: – Простите, я поняла, что вы имеете в виду, и поторопилась с ответом. Не после, а во время. Во время скандала стало известно, каким именно расстройством страдал Миша, и тогда… тогда… Вы должны понять: у меня не было выхода. – Женщина опустила голову, вытирая слёзы поданным адвокатом платком. – Я умоляла оставить Мишу в покое.

– Как вы организовали убийство?

– Не я! Я не разбираюсь во всех этих штуках… знаю только, что всё было организовано через какую-то тёмную сеть…

– Через DarkNet?

– Да. Там можно найти всё, что угодно. Любая услуга за ваши деньги.

– Получается, в тот раз вы были просто зрителями? – мягко спросил Анзоров.

И Ольга на мгновение потеряла над собой контроль:

– Мы не могли сами организовать ничего подобного, – ответила она, глядя прямо перед собой. Ноздри её раздулись. – Вот и пришлось ограничиться ролью зрителей.

– Давайте сделаем перерыв, – поспешно произнёс адвокат.

1 марта, среда

Сказать, что рассказ Льва Романова, а точнее – его финал, выбил Вербина из колеи – ничего не сказать. На встрече Феликс едва сдержал изумлённый возглас – помогла годами наработанная выдержка, но выйдя на улицу, он даже за сигаретой не сразу потянулся, пнул ближайший, покрытый ледяной коркой сугроб и громко, во весь голос выругался. Заметил неодобрительный взгляд проходящей мимо старушки, неловко извинился и быстро пошёл в противоположную от припаркованной машины – и от старушки – сторону, на ходу доставая из кармана пачку сигарет. Феликс всегда с презрением относился к тем, кто позволяет себе в голос материться в общественных местах, это была единственная категория людей, в отношении которых он без колебаний использовал определение «быдло», и сейчас