– Они совершенно обыкновенные люди, – с вызовом сказала мама. – Нет, не так. Но ведь обыкновенных людей очень мало. Они жили неподалеку от нас, и их прелестная дочка Нэнси училась в одной школе с моими дочерьми, так что взять к себе девочку и ее тетю было вполне естественным. И, право же, тетя Лили – это такая добрая душа, мы все о ней самого высокого мнения. Вот почему я сейчас за нее беспокоюсь.

– Но что вас беспокоит? – спросил мистер Морпурго. – Она нуждается в деньгах? Или ей нужно подыскать работу?

– Нет-нет, она работает подавальщицей в «Псе и утке» в Харплвуде-на-Темзе, – объяснила мама. – Она счастлива там со своими очаровательными друзьями. Но, видите ли, в дни посещений она всегда навещает свою сестру в Эйлсберийской тюрьме. – Просить об одолжениях, неважно, прямо или намеками, было не в мамином характере. Но если бы кто-то из нас повел себя так же, как она сейчас, – говорил бы без остановки ровным голосом, уставившись на розовый куст в саду за окном, – она бы сказала, что мы пытаемся намекнуть. – Бедную тетю Лили ужасно подкосил судебный процесс; а миссис Филлипс находится в весьма удручающем состоянии, она плохо переносит тюремное заключение, хотя нельзя ее в этом винить, и бывает очень груба к своей сестре, так что для тети Лили каждое посещение – это тяжелое испытание. Раньше мой муж ездил с ней в Эйлсбери и привозил ее обратно сюда. Я сама буду сопровождать ее, если больше никто не сможет, но для нее очень важно, чтобы рядом с ней был, как она выражается, джентльмен. Ей страшно находиться в тюрьме, и ей кажется, что служащие станут лучше к ней относиться, если она появится с кем-то, кого они уважают. – Мама выдержала паузу и через пару секунд продолжила: – Это нелегкая задача. Бедная тетя Лили слишком разговорчива, и то, что она говорит, обычно не слишком интересно. Кроме того, ей не особо повезло с внешностью.

– Почему бы мне не взять это на себя? – спросил мистер Морпурго так, словно обращался к самому себе. – Я никогда в жизни не занимался ничем подобным. Но, в общем-то, при желании ничто не мешает мне это делать. – Казалось, что эта мысль его позабавила, и он сказал: – Я непременно буду возить тетю Лили в Эйлсбери.

– Это снимет огромный камень с моей души, – с жаром заверила его мама.

– И больше вашу душу ничего не тяготит? – с улыбкой осведомился мистер Морпурго. – Все, чего вы хотите, – это торговец, который купит ваших Гейнсборо и Лоуренса, и сопровождающий, который станет возить тетю Лили в тюрьму к ее сестре? Это действительно всё?

– Нет, – вздохнула мама, – я хочу, чтобы он вернулся.

– Вернулся… – повторил мистер Морпурго и предположил: – …только немного другим, ровно настолько, чтобы с ним можно было иметь дело.

– Нет, вовсе не другим, – сказала мама и заплакала, но всего на минуту, потому что не хотела огорчать бедного мистера Морпурго, желающего нас облагодетельствовать.

После его ухода мама сказала:

– Какой добрый человек! Но разве мы уже встречались? Как бы то ни было, я чувствовала себя с ним совершенно свободно, ведь он так верно отзывается о вашем отце. Но как все без него скучно и тускло!

В то время вся наша жизнь напоминала тот разговор, такой приятный и в то же время полный тоски. Ричард Куин подбрасывал в саду четыре мячика, а иногда и пять (с тремя он теперь справлялся запросто) и удерживал их в воздухе, и на его обращенном кверху лице читалось горе. Однажды, возвращаясь с концерта Баха, мы с мамой увидели падающую звезду, и, пока она летела, мама схватила меня за плечо и замерла, уставившись в сверкающие небеса, словно пыталась понять, где она, без гроша в кармане, затерялась на темном небосводе, и лишь потом продолжила комментировать «Страсти по Матфею». Что же до Корделии, Мэри и меня, то наши раны так никогда и не затянулись. Но не стану притворяться, что мы с Мэри не получили никакого удовольствия, когда тетя Теодора, прослышав о папином уходе, но не зная ничего о Гейнсборо и Лоуренсе, приехала, когда дома не было никого, кроме нас; и, возможно, Мэри немного перегнула палку, заверяя ее, что единственное, чего мы с сестрами теперь опасаемся, – это что к нам станут свататься из-за наших денег. Кроме того, мы находили если не развлечение, то по крайней мере способ отвлечься в том, чтобы предотвращать в школе сплетни о папином уходе, для этого мы в подробностях рассказывали другим девочкам и учителям, как картины, висевшие над нашими кроватями, оказались подлинниками Гейнсборо и Лоуренса. Мы легко захватывали их внимание, упомянув имя Гейнсборо, ведь в то время двумя самыми широко известными художественными произведениями были «Хор херувимов» сэра Джошуа Рейнольдса и «Портрет герцогини Девонширской» Гейнсборо. Мы никогда не лгали напрямую, но позволяли всем считать, что папа принимает участие в переговорах с торговцами картинами. Кто-то из жителей Лавгроува наверняка был в курсе, что он сбежал, и лучше нас знал почему; но мы хотя бы добились того, что другие люди не сразу осознали, что он исчез, и что у них осталось смутное впечатление, что он заработал на продаже каких-то картин какие-то деньги и на одном из этапов сделки счел выгодным отправиться за границу.

Безусловно, требовалось уладить еще немало практических вопросов. Мы, дети, довольно рано столкнулись с необходимостью избавиться от маминого котикового манто. Эта проблема встала перед нами однажды вечером, когда мы все помогали Кейт на кухне подготовить сухофрукты для рождественских пудингов. Обычно мы ставили их примерно двадцать первого марта, но в том году у нас не было лишних денег на покупку фруктов и бренди; так что, когда мистер Морпурго одолжил маме денег под залог картин, она едва ли не в первую очередь пошла и купила крупный и мелкий изюм и засахаренную цедру, и мы как раз подготавливали их, когда вошла мама и зачитала письмо от мистера Морпурго, в котором он писал, что на следующей неделе заедет и отвезет ее на Бонд-стрит побеседовать с мистером Вертхаймером насчет портретов – специалисты к тому времени как раз успеют их почистить. Мы с радостным волнением ждали того, как мама бесстрашно вступит в надменный и пресыщенный мир, в котором люди с иностранными фамилиями владеют картинными галереями, расположенными на тех же улицах, что и магазины с прекрасными платьями, сшитыми Констанцией и Розамундой. Но когда мама вышла из кухни, Кейт сказала:

– Мы не можем допустить, чтобы ваша мама поехала в город с бедным мистером Морпурго в своем старом котиковом манто. – В нашем доме все с искренней жалостью называли его «бедным мистером Морпурго», хотя он был миллионером и его два дядюшки тоже были миллионерами и, насколько мы знали, в личной жизни он не сталкивался ни с какими драмами. – Вы все должны постараться убедить ее выбросить эту ветошь на помойку.

Мы приложили к этому огромные усилия. Вечером за ужином Корделия спросила:

– Мама, что ты наденешь на встречу с мистером Вертхаймером?

– Черное платье и мое котиковое манто, – уверенно ответила она.

– Мама, – сказал Ричард Куин, – это уже не котиковое манто, а просто шкура мертвого котика. Это две большие разницы.

– Глупости, – раздраженно возразила мама. – Конечно, котик умер. Иначе я бы не носила его мех.

– Нет, мама, – сказал Ричард Куин, – смертей было две. Сначала умер котик, его шкура сходила на похороны, поприсутствовала при оглашении завещания и, конечно, стала единственной наследницей, а потом продала дом и решила поселиться с тобой. Но и ее час пробил, теперь она тоже мертва.

– Нет, нет, – не сдавалась мама, – дети, не выдумывайте, любой скорняк скажет вам, что котиковый мех не изнашивается, и это моя самая нарядная вещь, и где мне взять новую шубу? Я еще не знаю, сколько мы выручим за картины, вас так много, и всех надо вывести в люди, и что вы ко мне привязались, оставьте меня в покое. – Она прикрыла глаза ладонью, и сейчас мне кажется, что ей не хотелось признавать, что меха облезли, так