ищи-свищи, а наши придут, увидют в газетке моё физиономие — в лагеря сошлют!» Доказывает, мол, газета германская и доступу к ней нет. «Я тебе, матка, — уговаривает, — выдам две банки концервов и шоколаду. Соглашайся, прославишь и себя, и Тихий Дон в разных странах».

— Да послала бы подальше! — выкрикнула Лидия.

— Боязнь одолела. «Ну, давай, мол. Щёлкай». Он, холера, обращается к немцу-коннику, а тот лыбится и зачинает раздеваться. «Ну, — думаю, — пропала! Будут амором сильничать!» И к двери! А мурлан загородил дорогу и успокаивает: «Не боись. Мы тебя обмундируем. Чтоб была воинственной!»

— Ох вляпалась! — крутнула головой Антонина.

— Влезла я абы-абы в галифе, гимнастёрку дают. Опосля того — сапоги и ремень. Кубанку позычили и саблю. В обчем, спуталась не хуже атамана. Вывели на крыльцо. Мурлан аппаратом прицелялся-прицелялся и требует на коняку залезать.

А я кобыл смалочку боюсь! Молю пощадить — не слухаются. Втроём закинули в седло, дали поводок. А коняка на дыбки! «Упаду, — думаю, — косточек не соберут». А мурлан бегает, щёлкает. Сжалился казак усатенький, осадил кобылу. Сполозила я наземь. Разделась. А немчуган заверяет: «Так и в газетке пропишу под фотокарточкой: «Лихая казачка Мотя защищает Дон». А концервы, морд оплюй, зажилил.

Женщины заулыбались. Варя откинулась назад и захохотала:

— Ой, представила тебя, тётка Матрёна, в штанах!

— И верно, стыдобище, — согласилась рассказчица. — Была б я цыбатая[45] — ишо так-сяк, а тута... Коровяка в галифе. Надо было больной прикинуться...

Заливистый лай Жульки призвал Лидию к окну. Двое военных в форменных шапках, с тёмно-синими петлицами на воротниках шинелей, с кобурами на поясах, шли по двору вслед за Прокопием Колядовым. Сердце дрогнуло! Подруги, увидев незнакомцев, догадались, как и Лидия, что пожаловали они неспроста. Тётка Матрёна, побледнев, мигом подскочила с лавки, вместе с ней засобирались домой Антонина и Варя. Лишь Таисия сохраняла спокойствие.

Пришедшие без стука завалили в горницу. Прокопий, сдвинув рыжие брови, ткнул рукой:

— Вот это и есть Шаганова Лидия, — и повелительно бросил: — Прошу очистить помещение! Товарищи офицеры при исполнении обязанностей.

— А я соседка. Могу остаться? — изогнув бровь, не без кокетства спросила Таисия.

— Когда понадобитесь, гражданки, вызовем, — небрежно ответил приземистый лейтенант, стоящий рядом с Прокопием. — До свиданья!

Жар окатил Лидию с головы до ног. Она проводила взглядом помрачневших, сочувственно вздыхающих подруг, без суеты предложила:

— Садитесь. В ногах правды нет.

Высокий и худой, как сенина, молоденький офицер глянул исподлобья и поправил:

— Не садитесь, а присаживайтесь. Разницу надо понимать.

Лидия опустилась на край кровати, сцепила ладони на коленях. Чекисты зашныряли глазами по стенам, увидели в рамочке портрет Степана Тихоновича. Офицерик обернулся к Прокопию:

— Это кто?

— Самый предатель Родины.

— Снять! Другие снимки ещё имеются? — повышая голос, обратился он теперь к хозяйке.

— Осталась только эта, — не отводя взгляда, ответила Лидия.

Коренастый перекинул через голову ремешок полевой сумки, положил её на стол, медленно расстегнул пуговицы шинели. Но снимать не стал, придвинул табурет и сел за стол одетым. Сдёрнул шапку и приткнул на сундук, пригладил двумя руками зачёсанные назад смоляные волосы. Наблюдая, как напарник убирает пожелтевший фотопортрет в большой трофейный портфель, приказал:

— Начинайте обыск. А мы потолкуем. И не мешать!

Оставшись наедине с хозяйкой, лейтенант закурил папиросу. Дружески спросил:

— Одна живёшь?

— С сынишкой.

— Играет?

— С друзьями на речку пошёл. Щук острогой колют.

Энкавэдист, зажав в уголке рта папиросу, вынул из сумки толстую тетрадь и двухсторонний красно-синий карандаш. Потом покопался, достал и перочинный ножичек, стал на столешнице затачивать грифельные кончики. Он был очень симпатичен, этот случайный гость, — смуглокож, глазаст, чернобров, и, безусловно, нравился женщинам. И зная об этом, вовсе не спешил, держался с молодой хуторянкой раскрепощённо, наслаждаясь своей властью.

— А где же муж? — подняв голову, вдруг поинтересовался красавец.

— Точно не знаю. Наверно, у партизан. Он ушёл к ним в конце ноября.

— Ой, Лидия, сочиняешь, — лукаво упрекнул энкавэдист.

И эта ухмылочка мигом отрезвила — прикидывается участливым, ищет доверия.

— Я говорю правду.

— Лжёшь. Я же по глазам твоим вижу, — нахмурился офицер, бросив окурок в чугунок с геранью, стоящий на подоконнике. — Твой муженёк дезертировал из Красной армии. Помогал отцу-старосте. А потом вступил в казачью сотню. Сейчас у фашистов.

Чёрные глаза лейтенанта расширились, загорелись ненавистью.

— Он ещё хуже, чем его папаша-мерзавец. Он, лампасник, убивает наших бойцов!

— Не верю. Яков у партизан.

— Предупреждаю в первый и последний раз, — отчеканил энкавэдист. — Привлеку к уголовной ответственности за ложные показания. Отвечать быстро и точно. Какие поручения староста давал лично тебе?

— Выгребать у коровы навоз. Наносить вёдрами воды...

— Ты! Сучка! Ещё раз состришь — застрелю на месте! — в полную грудь крикнул следователь, кося бешеными глазами. — Я — оперуполномоченный НКВД Особой комендатуры фронта. И при необходимости имею полномочия применять оружие.

— Я вам отвечала без умысла.

— Не прикидывайся дурочкой! Ты понимаешь, о чём речь. Что тебе известно о немецкой агентуре?

— Ничего.

— Напомню. Незадолго до отступления оккупантов к вам приезжал связной. По приказу немецкой разведки твои родственники сбежали, а тебе поручено вести наблюдение за передвижением наших войск и заниматься вредительством. Кто входит в твою группу?

— У меня нет группы.

— Ну вот. Становишься сговорчивей. Значит, действуешь одна?

— Я не понимаю, чего вы от меня добиваетесь? — рассудительно произнесла Лидия. — Никто никаких заданий мне не давал. Я, как все, работала на уборке хлеба, доила коров.

— Напомню. При отступлении наших войск, в августе прошлого года, по приказу районного комитета обороны подлежало уничтожению поголовье крупного рогатого скота, которое не смогли эвакуировать. Ты спровоцировала саботаж. Тобой организовано неповиновение офицеру НКВД, что не позволило выполнить приказ. У меня протокол допроса свидетелей. Ты сохранила колхозное стадо, чтобы наладить снабжение молоком гитлеровской армии.

— Мой свёкор, староста, занизил число коров. Мы всего один раз сдали масло.

— Какие инструкции, повторяю, получили от немцев ты и твои родственники?

— Я ненавижу немцев. И мои родственники их ненавидят. А свёкра выбрали, упросили быть старостой. И он относился к ним как к врагам. Как мог, защищал хуторян.

— Молчать! Отвечать только на вопросы. Где скрываются отец и жена старосты?

— Они уехали дней пять