– Все мои экскувиторы – темзийцы. Ты мог бы служить мне, в другой жизни.

– Мне трудно представить более страшное бесчестье.

– О да, ты в это веришь, юноша. Но мы все – продукт рождения и воспитания. Ты веришь в свою страну, своего шаха и ложную веру лишь потому, что так воспитан. Но это не путь твоей крови.

– Мне плевать и на свою кровь, и на твою.

– Сколько ни злись, мы не враги. Обратись к вере своего настоящего народа, и, возможно, я позволю тебе присоединиться к нам. Подумай об этом.

Он плюнул мне под ноги. Невоспитанный варвар. Я повернулся к Михею, который казался еще более подавленным и растерянным. Если бы только он встал на колени, я бы не бросил его сюда. Без сомнения, из всех нас он обладал самым острым умом полководца, но нам не требовался его ум, чтобы победить сирмян. Достаточно численного превосходства.

Михей царапал землю черной железной рукой. Что за тьма создала ее? Правда ли то, о чем шептались паладины? Неужели колдунья наделила его силами Падших?

– Я никогда не забуду день, когда ты преклонил колено и предложил мне службу Черного легиона, Михей. Меня пугала цена. Наша казна пустела, по мере того как сжимались границы. Но, когда ты сказал, что твоя верность дается бесплатно и мне нужно лишь наказать несколько мелких лордов и священников, нанесших обиды тебе и твоим людям, я просто не мог в это поверить.

Он продолжал собирать пригоршни грязи черной рукой. Даже цвет его лица потемнел, словно его мерзкие дела погасили свет веры. Гниющий человек – внутри и снаружи.

– Мне следовало знать, что не бывает ничего бесплатного. Ты считал Костани своей платой. Ты верил, что сама империя станет твоей и титул императора вознаградит тебя за службу. Архангел тебя усмирил. Он показал тебе твои пределы и то, как служить в них мечом, а не короной.

Смех Михея был чернее его руки.

– Ты еще ничтожнее, Ираклиус. Тебя послала тьма такая глубокая и безбрежная, что ты никогда этого не поймешь, даже если проживешь еще тысячу жизней. И тебя прислали лишь по одной причине – испытать меня.

– Воистину Архангел послал меня испытать все души, которые меня увидят. Стать знаком его власти на земле.

Темный смех Михея превратился в демонический.

– Власть? О нет, Ираклиус, у тебя нет никакой власти, так же, как и у ангелов. Просто подожди и увидишь, что она приготовила для тебя. Я не стану служить ей и уж точно не стану служить тебе. Я буду сидеть здесь, смотреть и смеяться, когда рассыплется все, чего ты коснешься.

Он замолчал и отвернулся. Ему требуется время, чтобы прийти в себя. Я решил простить его мрачные, кощунственные слова отчаяния.

Щебетание всевозможных птиц встретило меня следующим ясным утром, когда я завтракал на крепостной стене. Моя внучка все еще стояла на коленях у виселицы. Они оставили ее там на всю ночь. Алексиос снова и снова подходил к воротам для переговоров, но из этого ничего не вышло.

Я искренне печалился из-за внучки. Тяжесть на сердце – признак человечности, но император должен ставить империю выше сердца.

Я наслаждался кулечком вишни и ждал, пока солнце пройдет половину пути к зениту. Стоявший рядом с Селеной палач затянул веревку на ее шее. Как только он откроет люк, она в считаные секунды будет мертва, и мы сможем покончить с этой драмой и наконец-то возобновить битву.

Солнце достигло оговоренной точки, отбросив на Зари-Зар ослепительное сияние. Рядом со мной Алексиос задрожал и истерически зарыдал, как не подобает даже женщине, не говоря уж о моем наследнике. Я приказал ему войти внутрь, чтобы он ничего не видел и чтобы никто не видел его.

Солнце поднималось все выше, а принцесса так и стояла на коленях у виселицы. Вскоре ее увела молодая рыжеволосая женщина. Похоже, у шаха сдали нервы. Я уважал варварство и безжалостность больше, чем колебания и пустые угрозы. Что может быть слабее неисполненной угрозы? Сирмяне утонули в собственной слабости. Я предпочитал утопить их в стали.

Когда принцесса скрылась из виду, я приказал всей армии выйти за ворота, чтобы атаковать узкое место сирмянских позиций. Я напевал гимн, когда мои люди хлынули через ворота, как стальное море. И море омывало сирмян, рассеивало их, гнало вглубь страны, пока они не были разбиты. Слабость порождает слабость, а сила порождает силу. Мы выиграли осаду.

Я отправился к воротам. Мой сын уже был там, седлал лошадь, пока в соседней мастерской точили его меч. Он не разделял нашу радость. Его щеки покраснели и опухли после бессонной ночи.

– Ты не можешь уйти, – сказал я.

– Я должен вернуть дочь.

– Ты сейчас не в состоянии вести людей. Ты пожертвуешь ради нее армией? Я возглавлю атаку. Ты останешься в Костани и будешь править. – Я раскинул руки и огляделся. Какой грязный и унылый город. И все же только он один имел значение. – Однажды ты унаследуешь все это.

Алексиос уткнулся лицом в лошадиный бок, орошая его слезами.

– Если не смогли убить ее сегодня, они ее вообще не убьют, – сказал я со всей возможной уверенностью, чтобы наполнить сына надеждой, которую не разделял. – Пусть ангелы станут свидетелями – я верну ее.

Я построил войска. Тяжелая кавалерия и легкая конница рубади должны были скакать в авангарде и рубить отступающих сирмян. Мы сожжем их корабли, чтобы не дать отступить по морю, а затем уничтожим их на пастбищах. Так началось мое завоевание Сирма.

28. Мурад

Селук Рассветный смотрел вниз из Барзака, оплакивая неудачи своего потомка.

А как еще объяснить этот непрекращающийся дождь, который превратил траву и грязь в слякоть под нашими сапогами? Река Сир-Дарья, которую нам предстояло пересечь, вышла из берегов и теперь неслась с пугающей скоростью; ее воды были холодны, как взгляд Ахрийи. Нам оставалось либо драться, либо утонуть. Похоже, бог крестесцев превозмог наших.

Должно быть, Ираклиус так и говорил своим людям. Ангелы его воскресили, и поэтому его армия победила нас у ворот Костани и сожгла наши корабли, чтобы не дать сбежать. А теперь они нанесут последний удар, который решит судьбу моего царства. На что осталось надеяться воинам, которые меня почитают?

Все случилось так быстро. Только что я был пленником, живущим по милости императора Иосиаса. Он вез меня на своем флагманском корабле, надеясь использовать в качестве предмета для торга. Потом именно Хайрад, из всех людей, освободил