– Ты не должна здесь быть, Сади.

– Я тебя не оставлю.

– Я смотрел, как крестесцы убивают твоих братьев и сестер. Ты и Алир – вот и все мои уцелевшие дети… Я не допущу, чтобы ты так страдала.

– Алир в безопасности, он будущее нашего рода. Мое место с забадарами, а их место – рядом с шахом.

– Знаю, что ты выросла и окрепла не на моих глазах. Но, как твой отец, я не могу позволить тебе погибнуть ради службы шаху.

Никогда больше. Нет. С этой болью я пытался справиться все те луны в плену у крестесцев. Был ли способ спасти детей? Может, стоило принять веру в Архангела? Вероятно, кровожадный Михей все равно убил бы их. Может быть…

Сади уже получила рану в плечо. Выстрел из аркебузы задел ее прежде, чем она пустила стрелу в глаз врагу. Я сам видел, как это произошло: когда рубадийка неслась к ней с аркебузой наперевес, Сади оставалась спокойной. Она едва не позволила рубадийке себя застрелить. Целитель прижег рану, но дождь ослабил Сади, она постоянно кашляла и чихала. Сади принимала корицу и мак, но все же выглядела неважно. Хотя утром она была энергичной, по ночам она сильно потела, и жар усиливался, приковывая ее к постели, – типичная лихорадка.

Я коснулся ее лба – слишком горячий.

– Ты не должна сражаться. Тебе нужно ехать к Алиру.

– А как скоро придется сражаться ему? – Ее голос задрожал. Хотя она и носила маску храбрости, в ее словах звучал страх. – Нам придется бежать вечно? А мой дед побежал бы?

Она была истинной дочерью Селука Рассветного. Кровь Темура Разящего никогда не позволит бежать, разве что на врага, вот почему мы правим тремя государствами. Наши троны держались не на хитрых планах – они возводились с помощью быстрых коней, метких стрел и окровавленной стали. И все же…

Сади задрожала и чихнула. Ее смуглая кожа раскраснелась, в тон волосам. Не хотел я быть ее шахом. Мне хотелось укутать ее в теплое одеяло и накормить горячим супом. В тот момент я бы отдал царство, чтобы видеть ее здоровой и счастливой. Но горячая кровь Селуков текла в моих жилах, и настало время сражаться или умереть.

Трижды протрубил рог – Ираклиус приближался.

Прежде чем я успел уйти, Сади потянула меня за руку.

– Э-э…

Она откашлялась. Что-то тяготило ее, но она мялась и мямлила.

– Я же твой отец. Говори.

Она подняла на меня виноватый взгляд.

– Ты когда-нибудь думал о людях, которых мы убиваем?

– О крестесцах?

– У них тоже есть матери и отцы. Разве они не такие же, как мы? И в чем разница, кроме веры?

– Милосердная Лат, из-за этого ты позволила той рубадийке выстрелить в тебя? – Хотя внешне Сади напоминала мать, в душе она была слишком похожа на меня. Тот же самый вопрос я задал своему отцу, давным-давно. – Разница в том, что это наша земля и им здесь не рады.

Не такой ответ дал мне отец.

– Но они тоже верят, что это их земля. Разве было не так до того, как у них ее отняли наши предки?

Отцовский голос все же взял верх.

– Лат дала Селуку и его потомкам власть над этой землей. Вся она теперь наша по праву.

– Значит, разницы нет.

Она опустила взгляд.

Я схватил ее за запястье. Слишком тонкое.

– Правда в том, что мы сражаемся, чтобы не умереть. Не могу выразиться яснее. Наша кровь – это смертный приговор, все равно что яд. Противоядие – убивать снова и снова, пока все враги не будут в могиле. – Я сжал запястье, чтобы не дать ей отвести взгляд. – Когда видишь блеск глаз крестесца, пускай в них стрелу. Поняла?

Сади снова чихнула, справилась с сожалениями и кивнула.

Аркебузиры уже занимали позиции на небольшом холме по центру наших войск. Большинство забадаров разделились между левым и правым флангами. Я оставил нескольких забадаров, включая Сади, как резервный ударный отряд, но на самом деле я хотел уберечь ее от самого жаркого боя. Хотя нигде больше не было безопасно.

Ираклиус выжидал на большом холме за равниной. Его силы в три раза превышали наши, а тяжелая кавалерия, кажется, не боялась дождя и грязи. Защищенные доспехами лошади, на которых они скакали, привыкли к такому весу, и поэтому у них были более сильные ноги, пробивавшиеся по грязи, хотя даже крестесцам приходилось немного облегчать груз. А что еще хуже, у Ираклиуса было больше аркебуз, причем скорострельных.

Он отдал приказ легкой кавалерии атаковать наших стрелков. Воины-рубади быстро понеслись по грязи под дождем. Наши аркебузиры яростно отстреливались, и атака рубади не удалась, они отступили. Я велел аркебузирам, большинство из которых нанял Хайрад в дальних странах, держать рубеж.

И на них, удерживавших высоту, обрушился артиллерийский огонь. Они вырыли траншеи и построили легкие укрепления из дерева и камня, но многие солдаты превратились в куски обгорелой плоти. Лекари отвозили убитых и раненых на телегах обратно в лагерь и укладывали вокруг моей юрты. Хоть и не обладал столь глубоким состраданием, как моя дочь, я понимал, что у каждого из них есть мать. Я представил, как моя мать их оплакивает (вот так она рыдала, когда умерла моя младшая сестра). Я вполне заслужил глубочайшую огненную яму в аду за то, что позволил такому произойти. Меня звали Тенью бога не просто так – я правил от имени Лат. Править так неудачно, как я…

Я отбросил такие мысли. Я не мог командовать армией, думая о плачущих матерях и каре Лат. Я не знал, как долго Ираклиус сможет вести обстрел. Я не знал и того, сколько пушек ему удалось дотащить сюда по грязи, но предполагал, что не слишком много.

Многочасовой обстрел показал ошибочность этого предположения. Я велел правому флангу забадаров атаковать и заставить замолчать артиллерию, понимая, что Ираклиус меня искушает.

Крестеские аркебузиры и лучники обрушили огонь на наших всадников. Поле боя усеяли окровавленные лошади и кричащие люди. Забадары отступили, потеряв полсотни человек. Они уничтожили несколько незащищенных пушек, и обстрел стал слабее, но все же не таким легким, чтобы выдерживать его и дальше.

Ираклиус прорвал линию обороны и за несколько часов занял холм. Пока мы пытались сопротивляться, наш центр превратился в канаву, полную людей с развороченными внутренностями и дымящимися огнестрельными ранами. Сади с забадарами контратаковала, но натиск врага