– Селук не плачет. – Хумайра взяла мою руку и прижала к своей щеке. – Если мы будем жить в страхе смерти, мы никогда не перестанем бояться.

– Но я не могу так поступить. Ираклиус позволяет вам с Сади уйти. Я не могу давать ему повод убить вас.

Ее янтарные глаза потеплели, утешая меня, как вишневый шербет в жаркий день.

– Когда-то у меня была твоя любовь, но не твое имя. И все же я считаю, что бежать невозможно. Я с радостью обменяла бы свободу на смерть. Пусть лучше моя могила и могила нашей дочери будут на поле битвы, чем в какой-то дальней стране, где ты и это царство станут тусклыми воспоминаниями.

И, глядя в непреклонные глаза моей возлюбленной, я решил нашу судьбу.

Я приказал армии окопаться на берегу реки. Яростный дождь превратился в морось. Нам предстояло продержаться несколько часов, и, без сомнения, если помощь Лат не придет, на этом поле боя появятся наши могилы.

Стрелки-растерганцы прошли по лагерю и заняли позиции впереди. Их оставалось всего несколько тысяч. Теперь забадарами командовал некто Ямин, их численность составляла лишь семьсот человек. Он выстроил их в один ряд справа. И сколькими из них я пожертвую? Их матери наверняка проклянут мое имя и будут оплакивать день, когда я сел на трон.

У Хайрада насчитывалось несколько тысяч, он поставил их на восточном фланге. Среди них было много забадаров, желавших поживы, но большинство были хазами, которые целыми днями трясли головами в молитве, а не тренировались. Некоторые даже носили зеркальные пластины с начертанными святыми стихами. Пусть храбрости им было не занимать, они больше подчинялись приказаниям Лат, чем Хайраду, и потому часто гибли.

Пока мы строились, все начало взрываться. Земля раскалывалась, нас оглушала какофония смерти. От пушечных выстрелов конечности и плоть разметало по илистому болоту. По воздуху неслись уголь, осколки и пепел и попадали нам в легкие и глаза. Я наблюдал все это, выкрикивая приказы, которых никто не слышал, а меньше всех я. Командиры либо были убиты, либо кричали, либо прятались где-то в укрытиях. И даже мою лошадь разорвало – ее голова отлетела чуть ли не на милю от туловища.

Ираклиус понял наше вероломство. Он приближался.

Я обернулся и увидел Сир-Дарью, к которой бежали некоторые растерганцы. Я их не винил. Обычно я приказывал убивать дезертиров, но гневное течение реки уже унесло их жизни.

Ко мне прискакала Сади со своими забадарами, и я очнулся от потрясения. На Сади были темно-бордовые кожаные штаны, а на плече – сборный лук. Но вид у нее был такой, словно ее вот-вот вырвет; по красным глазам я понял, что лучше ей не стало.

Хотелось велеть ей уйти и лечь, но как я мог? Я поступил недостойно отца, подверг опасности ее жизнь.

Тяжелая кавалерия спустилась с холма и раздавила переднюю линию обороны. Они пробивались так же легко, как пуля сквозь плоть. Теперь воздух наполнили выстрелы, лязг стали и крики. Со всех сторон кавалерия в доспехах прорывала наши ряды, разметав людей.

Я вынул саблю из ножен. Забадары окружили меня, не переставая пускать стрелы и палить из аркебуз. Сумеем ли мы выстоять до зенита? Имеет ли это еще значение?

Всадник в доспехах прорвался сквозь стену забадаров и пронзил копьем одного из них. Сади прострелила ногу его коню, и тот сбросил наездника. Я подбежал к нему и нанес удар в шею. Сабли оказалось достаточно, чтобы пробить латный ворот и оставить кровоточащую рану.

Земля содрогалась от приближения новых всадников. Забадары падали под ударами копий, под выстрелами, везде всадники бились со всадниками. Сади подъехала и, махнув рукой, предложила запрыгнуть на ее лошадь.

– Отряд Рыжебородого еще держится к востоку отсюда. – Она протянула мне руку. – Нам нужно прорваться туда и присоединиться к ним.

Бежать не хотелось, но мы должны сражаться как можно дольше. А если сейчас я паду, рухнет и боевой дух, и тогда вся армия обратится в бегство. Я запрыгнул на лошадь, и мы помчались вдоль берега, а забадары прикрывали нас бесконечным потоком стрел и отвагой.

Я уцепился за дочь, которая была вдвое легче меня, но и вдвое сильнее. Ветер отдавал горечью серы, а поле боя покрыл удушливый дым. Огонь и сталь, кровь и плоть смешались друг с другом, как краски.

Мечом к мечу растерганцы сражались с крестескими паладинами. Сталь билась о сталь, а мы скакали мимо. Но впереди спасения не было. Стена паладинов со скорострельным оружием наперевес маршировала вдоль берега в том направлении, куда мы бежали. Сади выпускала стрелы, убила нескольких, но не сумела проделать брешь, через которую мы могли бы прорваться.

Грохнул выстрел; они попали в нашу лошадь. Нас выбросило на берег реки. Я потянул Сади на себя, чтобы смягчить ее падение. Мы с плеском приземлились в густую грязь. Мои кости пронзила боль. Будь это твердая земля, они бы переломались.

Сади вскочила на ноги и помогла мне подняться. Потом подобрала связку грязных, выпавших из колчана стрел, сложила обратно и выпустила в атаковавших нас паладинов. Зверь в человеческом обличье набросился на меня с копьем, но Сади выстрелила ему в глаза. Другой паладин промахнулся, и Сади пустила стрелу ему в шею. Тогда третий замахнулся на меня огромным мечом, и стрела Сади пронзила обе его щеки. Все происходило слишком быстро для моей руки и сабли, таких же никчемных, как и я сам – шах, заставивший других (и даже собственную больную дочь) сражаться за него из-за нелепого сна.

Мы побежали вдоль реки к рядам Хайрада. Сквозь покров облаков пробивалось восходящее солнце. До зенита еще долго.

Отряд рыцарей в тяжелых доспехах устремился прямо на нас. Сади выпускала стрелы, но они отскакивали от стальных лат. Она полезла в колчан – стрел не осталось. Нас окружили всадники. Они подходили все ближе и ближе, и Сади заслоняла меня своим телом.

За нами была река, а впереди – стена рыцарей. Внезапно они расступились, и рысью проскакал белый конь. На нем ехал человек в серебряных доспехах и пурпурных королевских одеждах. Ираклиус.

Направив на меня длинный меч, он вскричал так, чтобы его слышали сквозь выстрелы и звон стали.

– Я был великодушен в своих условиях, шах. Но неверный показал свое истинное нутро.

Я не ответил. Что тут можно было сказать? Молить оставить мне жизнь? Просить жизнь для дочери? Я не допущу такого бесчестия.

Ираклиус кипел гневом и выглядел угрожающе, как и всегда.

– Клянусь