Он направил меч на Сади, которая все еще прикрывала собой своего шаха и отца.

– Каким способом мы это сделаем? – Ираклиус окинул взглядом своих рыцарей и паладинов. – Я обещаю провести обряд очищения в Священном море для того, кто придумает лучший способ отплатить за предательство.

– Готов прикончить ее своим членом! – сказал один паладин.

Взрыв смеха заглушил грохот битвы.

Но хмурый взгляд императора только ожесточился.

– Кто это сказал?

Все указали на этого паладина, и он склонил голову.

– Ты будешь выпорот за подобную непристойность, – сказал Ираклиус. – А мне нужны предложения, достойные нашей великой веры!

– Пусть эту кобылу затопчут кони! – выкрикнул рыцарь.

Послышались возгласы одобрения.

Ираклиус выдавил из себя улыбку.

– Неплохо, но затоптать кобылу – немного банально. Давайте сделаем из ее смерти зрелище, которое шах никогда не забудет, даже когда будет жариться в адском огне!

– Забить камнями! – прокричал кто-то сзади.

Крестесцы приветствовали эту идею. Ираклиус кивнул и ухмыльнулся, высоко подняв подбородок.

– Ну вот, так и сделаем!

Два паладина оттащили Сади в сторону. Она вырывалась из их крепкой хватки. Я бросился ей на помощь, но два других паладина схватили меня за руки и столкнули в грязь.

Они заставили Сади встать на колени и удерживали ее. По ее лбу стекал пот. Из глаз лились слезы. Она молилась трясущимися губами. А я смотрел – как в тот день, когда Михей убивал моих близких.

Шах никогда не должен сдаваться врагу, даже ради спасения семьи. Шах должен защищать честь государства и гарантировать своей стране будущее. Но разве так я поступал? Нет, я от всего этого отказался. Какой из меня шах? И что за отец?

– Я первым брошу в нее камень, – произнес Ираклиус.

Один из его паладинов вручил ему обточенный водой камень. Округлый и гладкий. Император Ираклиус покрутил камень в руках, прищурился и бросил. Удар пришелся Сади по лбу.

Моя дочь закричала от боли. Схватилась за лоб, и кровь потекла по ее рукам. Крестесцы ликовали и радовались. Я больше не мог сохранять молчание.

– Плевал я на твоего ангела, – сказал я. – Я выпотрошу каждого крестеского ребенка, если переживу этот день. Я заживо сварю этосианцев и дам птицам насытиться мясом!

Паладины захохотали. Ираклиус просиял.

– Кто может кинуть сильнее меня? – Он бросал вызов своим паладинам. – Обряд в Священном море тому, кто нанесет смертельный удар!

Все паладины принялись выбирать из воды камни, но тело Сади уже обмякло. Она соскользнула в грязь и траву. По ее лбу текла кровь.

– Привести ее в чувство! – велел Ираклиус.

Паладин поднял ее, ударил по лицу. Но Сади не очнулась. Мои глаза наполнились слезами. Паладин дал Сади еще пощечину, а потом бросил тело. Сади безвольно упала в грязь, а вместе с ней рухнула и последняя надежда в моем сердце.

Ираклиус снова нахмурился.

– Я не ожидал, что она уйдет так легко. Какое разочарование. Перережьте ей горло.

Паладин приблизился к Сади, и его меч блеснул под лучом солнца, едва пробившегося сквозь тучи. Я снова попытался вырваться. Слишком слабо. И поздно. Я не хотел это видеть. Не хотел смотреть, как еще один мой ребенок покидает наш мир. И я посмотрел на небо.

Солнце сверкнуло сквозь рваные облака – как раз на полпути к зениту. Мир вдруг затих.

И тут по земле раскатился тяжелый гул. Император, паладины и рыцари оглянулись. Гул нарастал, и мир содрогнулся. Теперь не осталось сомнений – то был топот копыт. Тысяч копыт. Десятков тысяч.

Послышалось улюлюканье. Никто не издает таких воплей, кроме гулямов Аланьи. Пронзительные и резкие крики, но это были самые сладостные звуки, какие я когда-либо слышал.

Ираклиус, его паладины и рыцари обернулись к новым врагам. Я бросился к Сади и подхватил ее. Она еще дышала, но слабо. Я обнял ее и закрыл своим телом, как она закрывала меня.

Я поднял ее из последних сил и перенес в траншею на берегу. Я наблюдал, как сотни паладинов, рыцарей и рубади бросаются в Сир-Дарью и тонут. Раздался вой ракет, но гулямы выли громче – на них это, кажется, не влияло, как будто их лошади тоже лишились ушей. Пока бушевала битва, улюлюканье не прекращалось.

Гулямы нашли меня и Сади незадолго до захода солнца. Она не приходила в себя, но сердце ее еще билось, и я не переставал молиться. Огромные темнокожие воины в окровавленных золотых и бронзовых доспехах помогли нам выбраться из рва и на своих лошадях доставили в лагерь. Сади уложили в постель и поручили заботам нескольких целителей, а затем отвели меня к своему командиру.

Его тюрбан был украшен изображением симурга и тремя перьями – красным, оранжевым и зеленым. Аланийский принц выглядел слишком расслабленным для главнокомандующего и вряд ли когда-то носил доспехи, в отличие от своих гулямов. Но как принц Аланьи попал в мои земли? Он склонил голову и не поднимал глаз, пока я первым не обратился к нему.

– Жизнь моей дочери в ваших руках, – сказал я.

– Мои целители глаз не сомкнут, пока не помогут ей.

– Скажите, принц, что вы делаете на моих землях и с таким множеством гулямов?

Принц выхватил из кармана четки и защелкал ими.

– Я был с вашим сыном, женой и великим визирем Эброй. Мы осаждали Тагкалай с его мятежными янычарами… И дело шло плохо. Мы не успели пробить городскую стену, поскольку черная гниль вгрызлась в наш лагерь. Потом мне приснился сон. Симург велел мне ехать на юг, к самому плодородному берегу Сир-Дарьи. Я видел своего отца, шаха Аланьи, тонущим в море крови. Дурной знак. Я никогда не верил в предзнаменования, но от этого не мог отмахнуться.

Я кивнул, всецело понимая, что это значит. Лат не оставила нас.

– Пошлите гонца к Эбре. Велите ему идти в Костани. – Я хрустнул костяшками пальцев. – А теперь отведите меня к Ираклиусу.

Его заковали в цепь и держали снаружи, вместе с другими пленными. Гулямы согнали тысячи крестесцев в бревенчатые загоны, Ираклиус сидел в одиночестве на траве. Он посмотрел на меня – горделиво как никогда. Он вздернул подбородок, как будто глядел на небо.

– Что вы сделаете с пленными? – спросил я аланийского принца.

– Нам требуются сильные рабы для железных копей. Их жизнь теперь принадлежит мне. Но, поскольку вы шах, жизнь этого царя – ваша.

Принц Аланьи обнажил саблю и протянул ее мне. Я воздел над головой саблю, целясь в шею Ираклиуса.