Олливан мог бы превратиться в пламя. Желание протянуть руку и направить болевое заклинание на своего дедушку было настолько сильным, что его магия против воли начала подниматься по венам. Его пальцы обожгло, когда из них вырвались разряды; воздух затрещал, и Джупитус отступил назад.

– Ты угрожал убить Сибеллу, – прорычал Олливан.

Лицо Джупитуса было серьезным, полным раскаяния; ложь.

– Иногда то, что мы вынуждены делать для тех, кого любим, трудно принять. Мы можем только надеяться, что они не попытаются наказать нас за эту попытку.

Он огляделся, его глаза остановились на каждом из присутствующих по очереди.

– Но ты наказал всех нас, Олливан. Ты поставил под угрозу весь этот город, пытаясь причинить мне боль.

Олливан рассмеялся.

– Это было для него.

Он мотнул головой в сторону Джаспера, все еще скрывающегося в темноте коридора.

– Я полагаю, теперь ты знаешь о наших экспериментах. Он сказал твоему лакею, как использовать болевое заклинание, не так ли?

Мысль о том, что к его внуку было применено болевое заклинание, должно быть, была приятной, потому что на лице Джупитуса медленно появилась улыбка. Он взглянул на Джаспера, который ухмыльнулся в ответ.

– Он рассказал тебе об остальной запрещенной магии? Обо всем, что мы украли из этого самого здания?

– Мистер Хоукс мне ничего не сказал. Но я знаю, что мы не запрещаем магию, Олливан. Магия – это дар звезд. Она священна.

– Тогда, возможно, тебе следует знать, сколько священной магии скрывали твои предки.

– Итак, сокрытие, – сказал Джупитус, глубокомысленно кивая. – Сокрытие – это другое дело. Никакая магия не должна выходить за рамки дозволенного.

Он улыбнулся.

– Но некоторые из ее видов должны быть зарезервированы только для тех, кто будет использовать их правильно. Ты – прекрасный пример того, почему все так устроено.

Дыхание Олливана участилось.

– Ты знал.

– Об истории моего собственного здания? Ну же, мой мальчик, несмотря на все твои недостатки, ты ведь не глуп.

Он не был глуп. Но почему-то был уверен, что пыльные и разлагающиеся коробки, которые они с Джаспером нашли под десятилетним слоем мусора, были неизвестны другим живущим ныне чародеям и что они были единственными, кто их касался. Или, может быть, в своем высокомерии он хотел верить именно в это – что обладал магией, не известной больше никому на земле.

– У тебя была еще одна копия, – сказал он, когда к нему пришло осознание. – Ты все это время знал об этих заклинаниях.

– Привилегия этой должности.

Джупитус пожал плечами.

– И в высшей степени полезная. Можно причинить боль ножом или цепью и добиться всего, чего нужно. Однако, иногда это не удается – скажем, с кем-то слишком лишенным воображения и упрямым, чтобы поверить, что я могу превзойти их. Тогда действует психологический эффект магической боли. Знание того, что с помощью магии возможно все. Что, весьма вероятно, их агонии нет предела. Что, возможно, я мог бы мучить их вечно, и их тело останется неповрежденным; они не умрут.

Угроза была вопиющей, и все же лихорадочный разум Олливана переключился с нее на более важные вещи. Свирепый взгляд юноши скользнул мимо деда к мальчику, все еще притаившемуся у стены подземелья; тому, чья репутация защищала удобную ложь о том, что Олливан, а не он, был убийцей. Мальчик, о котором его дед всегда так высоко отзывался.

– Ты знал о направляющем заклинании, – сказал он. – Ты знал, что он…

Джупитус придвинулся ближе, пока его терпеливое, любопытное лицо не заполнило поле зрения Олливана, приглашая задуматься. Когда до него дошло, Олливан попытался вырваться, но не смог. Он хотел брыкаться, плеваться, рычать, но его разум не мог установить связь со своими ногами, своим ртом. Все, что он мог сделать, это наполниться осознанием единственной вещи, которая имела значение.

Что Джаспер обвинил его в убийстве, потому что так велел его дед.

– Другого выхода не было, – мягко сказал Джупитус, видя, как Олливан собирает все воедино. – Ты отказался понимать, что твои действия имеют последствия.

– Это были не мои действия! – закричал Олливан. Он снова напрягся, пытаясь вырваться из рук, крепко его державших, и они сжали сильнее, оставляя синяки на коже. Он лишь приветствовал это ощущение, потому что оно подогрело его гнев.

– Воровство? Драки? Производство наркотиков?

Джупитус фыркнул.

– Все это было не твоими действиями?

– Я никогда никого не убивал, – процедил он сквозь зубы.

– Нет, Олливан. То, что ты сделал, было еще хуже.

Его горячее и прогорклое дыхание обдало лицо Олливана. Его голос был низким и сочился ядом.

– Ты угрожал моему правлению. Ты упивался фантазией о том, что сильнее меня, и ты сделал это перед моим народом и моими врагами. Ты пытался разрушить все, что я строил более пятидесяти лет, когда я строил это для тебя. Поэтому я сделал то, что ты заставил меня сделать, Олливан. Я избавился от тебя.

Его дыхание участилось от волнения. На коже Олливана остались капельки слюны.

– Я не мог убить тебя, как бы чисто это ни было исполнено, потому что, как бы ты ни умер, твоя мать знала бы, что это сделал я. Мне нужна была веская причина, чтобы отправить тебя в Иной мир. И поэтому я сделал так, чтобы эта причина появилась.

Он выпрямился. Его рот был оскален, но глаза блестели от ликования.

– Ты знаешь, почему, Олливан? Ты знаешь, почему мне удалось уничтожить тебя так же, как ты пытался уничтожить меня? Потому что я сильнее тебя. Ты живешь в моем мире, и ты здесь по моей милости.

Он знал о дуэльном клубе, знал, что чародеи нарушали Принципы за пределами его территории, а другие фракции нарушали их на его. Он знал о запрещенной магии – скрывал ее сам, обо всем, что Олливан и Джаспер использовали, чтобы сеять хаос и причинять боль. Но Джупитус ничего не делал, и поэтому Олливан считал, что он ничего и не мог. По крайней мере, пока он не пригрозил Сибелле. Но для него эта игра была второстепенной, и Олливан связал себя узлами, полагая, что, если он выиграет раунд, доска будет его.

А потом Джупитус приказал убить призрака. Он нарушил Принципы, которые помогал писать и поддерживал жестким контролем, выбросил книгу правил.

Потому что он мог. Потому что Олливан не смог его остановить.

Все, за что боролся Олливан, все, что он сделал, – победа на выборах, уничтожение Гайсмана. Приза никогда не существовало. Его место здесь, его жизнь, все это у него в конце концов отняли бы. Потому что единственный человек, который мог