Она напрягла спину и подавила рыдание, встретив жадный взгляд своего дедушки сталью в глазах. Она не могла позволить ему победить и в этом – в ее страданиях – тоже. Она аккуратно сложила носовой платок, с достоинством вытерла слезы с глаз и бросила его на стол. Она боролась с всепоглощающим желанием продолжать сражаться с ним, зная, что это бесполезно; что он не способен отступить. Она не могла быть братом, непреодолимой силой, врезающейся в деда, пока все вокруг них не превратится в руины.

Однако за Джупитусом оставалось последнее слово.

– Они не дадут тебе специального разрешения использовать магию на их территории, – сказал он. Кассия остановилась на пути к двери. – Тебе придется обойтись без нее.

Она услышала то, чего он не сказал в этих нескольких словах: ты больше не чародейка.

Она проиграла.

Возможно, это было сделано для того, чтобы помучить себя, но она спросила его о том, на что, как она боялась, уже знала ответ.

– Как ты узнал, что Вайолет – это не я? – спросила она, не поворачиваясь к нему лицом.

Он издал вздох, который мог бы сойти за смех.

– Эта штука перенеслась прямо ко мне в кабинет.

Это был вид магии, который, как и многие другие, Кассия не могла сотворить. Она расправила плечи и вышла из столовой, не сказав больше ни слова.

Глава 39

Не существовало никакой магии, которая могла бы помешать способному чародею осуществлять транспортировку. Единственное средство – сделать их недееспособными.

Боль отвлекала. Это делало невозможным достижение фокуса, необходимого для транспортировки. Сломанные кости были обычным методом, потому что за мгновение до транспортировки боль становилась мучительной, как будто вселенная давила на самые слабые части человека, чтобы сложить тело и пронести его через пространство. Это побуждало жертву беспомощно уклоняться от заклинания в последнюю секунду или рисковать разорвать себя на куски своим разрушенным болью намерением.

Возможно, верховный чародей хотел, чтобы Олливан страдал еще больше, или, возможно, он хотел правдоподобного оправдания на случай, если Алана обвинит его в пытках сына, поскольку Олливан подвергся боли, которая не оставляла следов, но которая не прекращалась.

Это было заклинание.

Болевое заклинание Элоди было не таким сильным, как то, которое однажды использовал Олливан, судя по тому, как закричал Джаспер, когда они обнаружили его и испытали друг на друге. И оно не было таким сильным, как у Джаспера, чью магию Олливан однажды выдержал ровно четырнадцать секунд, прежде чем сдаться. Боль, которую причиняла Элоди, была постоянной и лихорадочной, как при гриппе. Он корчился, пот покрыл все его тело. Этого было недостаточно, чтобы забыть о ране на запястье. Неперевязанная, она кровоточила на камни под ним, ощущаясь как непрекращающееся жжение на фоне пульсирующей боли во всем теле.

Но этого было достаточно. Олливан не мог даже приблизиться к тому уровню сосредоточенности, который потребовался бы, чтобы убежать, или напасть, или даже придумать более изобретательный способ побега. Не мог он проклинать и своего дедушку, Джаспера, свою вероломную сестру. Он просто оказался запертым там, погруженный в боль и не находящий облегчения.

Он не знал, сколько прошло времени. В камерах под Палатами не было окон, чтобы определить время дня, и даже если бы мог собрать волю в кулак, чтобы заговорить, он сомневался, что его похитители соизволили бы уделить ему время. Но спустя, возможно, часы или дни, зарешеченная дверь открылась, и его боль усилилась, потому что кто-то снова вонзил шип в его запястье.

– Вставай, – сказал голос, и агония отступила, оставив чувство такого облегчения, что Олливан вздрогнул. Теперь, когда кто-то сдерживал его, Элоди прекратила использовать свою магию. Он уперся ладонью в пол и осторожно оттолкнулся, как будто неправильное движение могло вернуть боль.

Джупитус стоял за решеткой камеры, Элоди – рядом с ним. Она тоже слегка вспотела, напряжение от поддержания запрещенного заклинания ясно читалось на ее усталых чертах. Еще двое охранников – один из которых держал его шипом – подняли его на ноги и усадили в кресло. Только когда он поднял голову на трясущейся шее – воспоминания о боли грозили тошнотой, – он увидел, кто еще там находился.

Джаспер прислонился плечом к каменной стене и наблюдал за происходящим с выражением крайнего интереса. Конечно, он, должно быть, рассказал им о болевом заклинании. Просил ли он награду за то, что выдал Олливана, или достаточно было понаблюдать за его страданиями? Еще больше стражников маячили поблизости во мраке, окружая верховного чародея.

– Так вот почему ты вернулся, – сказал его дедушка. – Чтобы отомстить.

Олливан выдавил из себя самую дерзкую улыбку.

– Так ты согласен, что я должен отомстить?

Джупитус кивнул силовику, державшему затылок Олливана в своей мясистой руке, и мужчина дернул его голову назад за волосы.

Олливан зашипел.

– Я действительно хотел отомстить, – сказал он. – Я поставил ловушку год назад, когда был здесь в последний раз. В прошлый раз ты не пошел на такие крайние меры, чтобы удержать меня. Но я вернулся, чтобы начать все сначала.

– Тебе дали шанс, – сказал Джупитус. – В Ином мире.

– Давай не будем играть друг с другом, дедушка. Там для меня не было жизни. Вот почему ты послал меня туда, не так ли?

Джупитус подходил все ближе, пока Олливан, все еще находящийся в руках силовика, не был вынужден поднять на него глаза.

– Но я оставил это позади, – засмеялся Олливан. – Было всего несколько вещей, которые мне требовалось прояснить, прежде чем мы с тобой снова станем друзьями.

– Ах, Олливан.

Он не мог видеть рук старика, но знал, что тот сцепил их за спиной, потирая. Бесполезно – верховному чародею никогда не отмыть своих рук.

– Ты хоть представляешь, сколько усилий мы с твоей матерью приложили, пытаясь удержать тебя на правильном пути?

Сколько усилий требуется, чтобы прощать тебя снова и снова – ты хоть представляешь? Олливан попытался отбиться от рук на своих плечах, на своих волосах.

– Чего ты не понимаешь, мой мальчик, так это того, что я всегда хотел только лучшего для тебя, – продолжал он. – Сначала это означало карьеру, подобную моей. Шанс сформировать будущее этого города. Когда стало ясно, что ты выбрал иной путь, я решил позаботиться о твоей безопасности. Я пытался уберечь тебя от неприятностей любыми необходимыми средствами. Твоя мать умоляла меня об этом. Поэтому я попытался воззвать к твоей человеческой природе. Я видел, что ты был готов защищать то,