мелких ханов чуждого им происхождения. Принадлежа к одной из самых культурных народностей Азии, имеющей многовековую культуру и богатейшую литературу, они сами были исключительно невежественны. Грамотные мужчины среди них являются редкой и счастливой случайностью, а женщины почти все поголовно неграмотны[754].

Хотя документ признавал существование таджиков в городах Зеравшанской долины (то есть Самарканде и Бухаре), он также положил начало процессу их ассимиляции.

Эта первичная инициатива по созданию Таджикской АО практически не претерпела изменений на протяжении всего размежевания. Единственная поправка была внесена в самом конце центром: ВЦИК повысил статус Таджикистана до уровня автономной республики (АССР) и присоединил к нему в виде автономной области Памирский район. Таджикистан в версии 1924 года был маленьким, аграрным и безнадежно бедным. В нем не было никаких городов; столицей его стал небольшой кишлак, получивший свое название по еженедельному базару, проходившему там по понедельникам (тадж. Душанбе – «понедельник»). Провозглашение новой республики стало возможным, когда в Душанбе после путешествия, напоминавшего колониальную экспедицию, прибыло новое правительство. I Съезд Советов ТАССР состоялся лишь в декабре 1926 года, до этого Таджикистаном управлял назначенный революционный комитет с широкими полномочиями. Ссылки на исключительную культурную отсталость «таджиков» были обычным делом в периодике той поры. Одним движением политического гения таджики, общепризнанные наследники городской цивилизации Средней Азии, превратились в аграрную, обитающую в горах изолированную общину, заклейменную «культурной отсталостью».

Этот Таджикистан явился абсолютной реинкарнацией Восточной Бухары. Восточная Бухара была базой ультраконсервативных улемов, возглавлявших в эмирате оппозицию реформам, а также бастионом басмачества, которое боролось с младобухарцами и усилиями которого в 1924 году контроль центра над регионом по-прежнему оставался номинальным. Если фундаментом Узбекистана должна была стать Бухара, то Таджикистан задумывался как место, не нужное Узбекистану. Фактически, как мы вскоре увидим, Таджикистан превратился в отстойник для неудачников, проигравших политические баталии в Бухаре. Таким образом, создание Таджикистана стало оборотной стороной создания Узбекистана. Если Узбекистан был наследником тимуридской государственности в Средней Азии, то Таджикистан, по сути, олицетворял мангытский строй в самых отсталых его проявлениях. Образование Таджикистана являло собой акт отлучения, осуществленный узбекским руководством.

Численность коммунистов в новой республике была ничтожна, и подбор людей для управления ею оказался делом непростым. Первый Таджикский ревком возглавил уроженец Гарма Нусратулла Максум, один из немногих способных коммунистов на территории новой республики. Но даже он сформировался в Коканде, прежде чем вступил после революции в Бухарскую коммунистическую партию. В 1923 году Максум посетил Восточную Бухару в качестве заместителя председателя выездного суда, наделенный широкими полномочиями по установлению власти правительства БНСР[755]. В 1925 году он вернулся в регион для установления власти Таджикской АССР[756]. Органы управления новой республики были укомплектованы по большей части аутсайдерами, и лишь немногие из них ехали туда добровольно. В новых таджикских ведомствах было много европейцев, которые принимались за работу со всей ответственностью, но часто разочаровывались в том, что здесь находили [Kassymbekova 2011]. Политическое руководство также включало немало «таджиков» из Туркестана и Бухары. До 1924 года только некоторые из этих людей притязали на принадлежность к таджикам, и большинство из них оказались в Таджикистане потому, что потерпели поражение во фракционных схватках в Ташкенте и Бухаре [Fedtke 2007]. А. М. Мухиддинов, ставший после I Съезда Советов председателем Совнаркома Таджикистана, на протяжении всей своей карьеры младобухарца называл себя узбеком[757]. В 1924 году он в составе узбекской делегации участвовал в полемике о размежевании и ни разу не произнес ни слова (по крайней мере, зафиксированного стенографистами) о таджиках. Однако у него была давнишняя вражда с Ф. Г. Ходжаевым, и образование Таджикистана предоставило последнему возможность окончательно взять верх над противником. Ходжаев воспользовался своим членством в Оргбюро вновь созданной Коммунистической партии Узбекистана, чтобы назначить Мухиддинова в Таджикский ревком [Fedtke 2007: 33]. По бухарским представлениям, это была административная ссылка в Восточную Бухару. Политическое поражение окончательно превратило Мухиддинова в таджика.

В Таджикистан после проигранной политической борьбы в Ташкенте прибыли и многие другие. Первый таджикский нарком просвещения А. Алиев родился в Бухаре в семье иранского происхождения. Его отец был активным членом Иранской демократической партии. Сам Алиев до 1917 года учился в русской и иранской школах в Чарджуе и Ашхабаде, где, по-видимому, принадлежал к социалистическим организациям. В 1917 году его отец был убит, и после основания в 1918 году первой Бухарской коммунистической партии Алиев вступил в ее ряды. Как и многие члены БКП, Алиев в первые годы существования БНСР находился в оппозиции к младобухарцам. Его наказали и в 1922 году отправили в Москву на учебу в Коммунистический университет трудящихся Востока. Он вернулся в 1925 году, когда был назначен в Таджикский ревком[758]. Рахимбаев, как и Ходжибаев, происходил из Худжанда. Он высоко поднялся в иерархии КПТ в качестве узбека. Поражение во фракционной борьбе, опять же от рук Ходжаева, привело к его отъезду в Москву, где он трудился на незначительных должностях. Рахимбаев вернулся в Среднюю Азию лишь в 1933 году, на этот раз в качестве таджика, чтобы заменить Ходжибаева на посту главы Совнаркома Таджикистана. В новой республике очутилось немало партийных работников, обвиненных в группировщине и интригах. В первые годы существования Таджикистана им в основном руководили люди, оказавшиеся там случайно.

Р. М. Масов отмечал, что, читая документы о размежевании, и не догадываешься о существовании таджиков. Исследователь прав, но причина этого не в «беспринципной, а точнее говоря, преступной по отношению к таджикскому народу, соглашательской, предательской позиции таджикской подкомиссии» [Масов 1991: 47], как он полагает. Мы можем изложить суть вопроса несколько иначе. В 1924 году в Средней Азии проживало значительное персоязычное население, но не таджикская нация. Более того, не было даже таджикского национального движения, которое могло бы выступить от имени потенциальной нации, сделать заявку на ее существование и бороться за ее признание. В отсутствие такого признания единственным, что отличало людей, говоривших по-персидски, от их тюркоязычных соседей, был язык, который никогда не становился маркером национальной идентичности или узловым пунктом мобилизации для персоязычных жителей Туркестана. В 1924 году таджики действительно не существовали как нация.

Строительство таджикской культуры

Первоначальная узбекская инициатива о создании Таджикской АО предполагала, что кадровым резервом для «Восточно-Бухарской Таджикской области»[759] станут городские таджики Узбекистана. Центром таджикского книгоиздания, где ведущую роль играли различные эмигранты, в течение нескольких лет оставался Самарканд. Центральным деятелем таджикской культуры был Айни – крупнейший среднеазиатский автор, писавший на персидском языке (хотя он писал и на