бухарской национальной идентичности. Новый режим перевел делопроизводство на узбекский язык и распорядился, чтобы во всех новых школах, открывшихся во время первого всплеска революционного энтузиазма, преподавание также велось на узбекском. Государство позволило персоязычные школы для «наших иранских и персидских братьев [эроний ва форсий биродарларимиз]», но «бухарский народ [Бухоронинг уз халци]» должен был обучаться на узбекском[742]. Инспекторы Министерства просвещения порой признавали, что ученики тюркских школ не понимают уроков, потому что дома говорят по-таджикски[743], но эти признания являлись политически неуместными и были похоронены в архивах. О еще более бурных страстях снова свидетельствует Фитрат. В 1923 году он пригласил в Бухару музыковеда Успенского для записи бухарского шашмакома в рамках программы сбора и оформления национального наследия республики. Шашмаком всегда исполняли на персидском, зачастую – еврейские певцы, что указывало на гибридную сущность бухарской высокой культуры. Фитрат хотел, чтобы наследие Бухары было чагатайским, а следовательно, тюркоязычным, но тексты, собранные Успенским, не соответствовали его желаниям. Результаты усилий музыковеда в конце концов были опубликованы, но нотные записи не сопровождались текстами[744]. Во время своего краткого пребывания на посту министра просвещения Фитрат, как говорят, наложил штрафы на тех, кто на работе говорил по-персидски[745]. Один из его учеников, Саттар Джаббар, с удовольствием рассказывал, как в бытность министром Фитрат «многих персианизированных мулл снова переделал в тюрков [цайтадан турк ёпмиштир]», заставляя их, «забывших свой родной язык», говорить с ним только по-тюркски[746].

В других аспектах деятельности правительства БНСР таджикский язык тоже практически не существовал как категория. Лексика национальной идентичности, употреблявшаяся государством, была нестабильна и (по этническим критериям) довольно запутанна. В начале 1924 года все правительственные учреждения Бухары были опрошены о состоянии коренизации в их рядах. Появившиеся в результате материалы представляют собой весьма любопытное чтение. Сам процесс получил в русскоязычной переписке название «мусульманизация», а в узбекской – «мил-лийлаштириш» («национализация»). В любом случае самое фундаментальное различие пролегало между европейцами и всеми остальными. Министерство финансов делило своих сотрудников на мусульман, татар и русских. Министерство сельского хозяйства использовало простые категории: «местные» (ерли) и «европейцы» (Овруполи). Бухарское губернское управление милиции классифицировало своих служащих как тюрков, персов, таджиков, русских, евреев и татар, тогда как губернский исполком использовал обозначения «бухарцы [бухоролик]», татары, русские и евреи[747]. Терминология не была стандартизирована, но таджиками здесь, по-видимому, называли только население Восточной Бухары; жителей города Бухары и центральной части БСНР именовали бухарцами, узбеками или тюрками. Один из сводов статистических данных, предоставленный в 1922 году Центральным комитетом БКП Орджоникидзе, определил численность таджиков в Бухаре в 390 000 человек, что составляло всего 14 % от общей численности населения в 2,3 млн[748].

Создание Таджикистана

Бросается в глаза почти полное отсутствие таджикского вклада в полемику о размежевании[749]. Образовать Таджикскую автономную область в составе Узбекистана предложил Ф. Г. Ходжаев, а не таджикская комиссия, которой не существовало. В мае 1924 года, приступив к непосредственному осуществлению процесса размежевания, Средазбюро учредило отдельные подкомиссии для всех национальностей, которые были признаны территориально. Таджикской подкомиссии среди них не было. А. Р. Рахимбаеву было поручено помочь таджикским партийцам, если они пожелают провести собственное совещание по этому вопросу[750]. Из этого предложения ничего не получилось, и процесс продолжался без таджикской подкомиссии и даже без считающих себя таджиками членов узбекской подкомиссии[751]. Когда Средазбюро сформировало территориальную комиссию для уточнения новых границ, таджикской подкомиссии еще не было, пока в нее не были назначены А. X. Ходжибаев, Ч. И. Имамов и М. Ю. Саиджанов. Ходжибаев родился в Худжанде в 1900 году и учился в русско-туземной школе, а в 1918 году переехал в Ташкент и поступил в недавно основанный Народный университет, где изучал агрономию. Будучи студентом, был отправлен в Закаспийскую область для создания местных советов. Провел год в Мерве и Красноводске, где в основном преподавал, после чего вернулся домой. Деятельность Ходжибаева в Закаспийской области привлекла к нему внимание советской власти, и он был переведен на работу в Худжандский уездный земельный отдел. Ходжибаев поднялся по служебной лестнице и в 1923 году стал членом исполкома Ферганской области, а в декабре был назначен заместителем наркома земледелия Туркестана. По работе он никогда не был непосредственно связан с таджиками, и нет никаких оснований полагать, что до назначения в территориальную комиссию в качестве таджикского делегата Ходжибаев идентифицировал себя как таджика[752]. Его траектория мало чем отличалась от траекторий многих других членов партии, считавших себя узбеками. Практически такой же была карьера Имамова, за исключением того, что он жил и работал по большей части в Самарканде. Саиджанов происходил из влиятельной бухарской семьи и был видным младобухарцем. Таджикскую подкомиссию составили назначенцы из узбекской делегации. Поэтому неудивительно, что первоначальное предложение о создании Таджикской автономной области было утверждено без изменений и возражений.

Это предложение отложилось в архивах в виде недатированного и неподписанного, но явно исходящего от узбекской стороны документа[753]. В нем отражены многие суждения, лежащие в основе вышеприведенного взгляда Вадуда Махмуда на таджиков. Документ начинается с утверждения, что точные статистические данные недоступны, однако в нем признается, что во всей Средней Азии проживает 1,24 млн таджиков. Единственной протяженной зоной преобладания таджиков являются Восточная Бухара и соседние с ней территории Самаркандской области, где и должна быть образована Таджикская автономная область. «Что касается остальных таджиков, то их пока нецелесообразно присоединять к Таджикской области». – утверждалось в документе, поскольку основная их масса проживает в городах Зеравшанской долины, где они даже преобладают, но, поскольку города эти являются центрами узбекских районов, тесно связанных с окружающим узбекским населением экономическими и торговыми интересами, а также условиями водообеспечения, «не представляется поэтому возможным выделять эти таджикские центры хотя бы в отдельные автономные округа или районы». Таким образом, основная часть таджикского населения не должна была войти в состав Таджикской АО, которую, в свою очередь, предполагалось сформировать из аграрных, самых экономически неразвитых и изолированных районов Туркестана и Бухары. Таджики Таджикистана оказались синонимом «горных таджиков», олицетворением отсталости и угнетения. В том же узбекском документе утверждалось:

Предоставление автономии этой области имеет особенно большое значение, так как ни один народ в мире не испытывал, пожалуй, такого продолжительного и тяжелого гнета, как горные таджики. Вытесненные победителями-тюрками в высокие горные ущелья, они вынуждены были нести там полуголодное существование, страдать от малоземелья и вечно бороться с суровой горной природой. Раздробленные на мелкие и изолированные группы, они постоянно подчинялись деспотической власти