Я хотел вспомнить с Василием Григорьевичем подробно всю нашу войну в Сталинграде на той встрече, но она была очень короткая. Если будет здоровье, постараюсь еще раз встретиться с ним в Киеве.

Несколько слов о нашей жизни.

Пенсия моя была 114 руб., но в связи с постановлением о 20-процентной надбавке буду получать больше. И я доволен этим.

Конечно, пришлось поработать еще военруком до конца учебного года.

С первого июня хочу отдохнуть, уйти совсем на пенсию. Все вспоминаю, как был у вас, как ездил в Волгоград. Ведь сорок лет прошло. Столько с тех лет в Волге воды утекло, а в нашей жизни случилось много разных событий, но память не дает покоя… Столько крови пролито, столько дорогих товарищей полегло.

Тяжело было ходить по сталинградской земле, но я все же доволен поездкой.

На торжествах Василий Григорьевич все время был среди ветеранов своей 62-й армии. Он служил в ней до конца и после ранения. Ему легче было вернуться в нее. Он герой, знатный защитник.

А я просил, чтобы меня после ранения направили в свою часть, но не вышло. Просился в войска, которые освобождали родную Белоруссию, и тоже не получилось. Вызволяли другие места, и прошел в сотне километров от моей родины. На войне по твоей задумке бывает редко…

Вот и все, что хотел написать. До свидания.

С уважением к Вам Русакович.

13 апреля 1983 г.».

Прочитал это письмо Ивана Порфирьевича и еще раз подивился причудам нашей памяти. Года смывают одни события и факты, другие наслаивают и смешивают их. Два человека, свидетели одних и тех же событий, рассказывают о них по-разному. Я и за собой не раз замечал эту огорчительную забывчивость и смещения. Да и немудрено, столько воды в Волге утекло, жизнь прошла, как говорит Иван Порфирьевич, где ж тут все упомнишь.

Однако в нашей памяти, в нас навсегда остается та боль потерь и утрат, которые принесла война, и, видно, вечно будет жить чувство благодарности к тем, кто пал рядом и прикрыл нас. И еще одно. Я не раз задавал себе вопрос: почему ветераны-фронтовики, которых все меньше остается среди нас, так часто и много говорят о минувшей войне? Не потому ли, что она пришлась на их молодость? Ведь молодость, даже горькая, остается молодостью. Это я еще раз почувствовал, когда пришло письмо от «убитого» Федора Лукича Горовенко. Письмо объемистое, в нем было несколько машинописных страниц, которые Федор Лукич так и называл:

«Воспоминания о прожитом времени моей молодости в годы Великой Отечественной войны 1941—1945 гг.».

В текст вложен рукописный листок, по которому и без извинительной приписки в конце было видно, что писал он левой рукой. Стелющиеся справа налево рубленые буквы рассказывали все о той же встрече ветеранов в Волгограде, а затем приписка:

«Я посылаю вам свои военные воспоминания молодости и другие документы в копиях. Если они вам понравятся и пригодятся, буду очень рад».

Стал читать, и меня опять отнесло в осень сорок второго, в ту нескончаемую войну, которая причиняла людям столько горя и страданий.

«Когда пришла война, я работал электрослесарем, — начинает свой рассказ Горовенко. — Жизнь была очень хорошая. Я особенно остро чувствовал это. Мне ее жалко и сейчас.

Фашисты уже полтора месяца топтали нашу землю. Пошел я в Макеевский горвоенкомат, прошусь добровольно в Красную Армию. Два раза мне отказали. И только 11 августа пришла повестка.

Попал я в военно-пехотное училище, в Рубцовск Алтайского края. Училище окончил, получил воинское звание младшего лейтенанта и был направлен в действующую армию на Брянский фронт. Воевали под станцией Касторная, а потом под Воронежем и в других местах. Бои были сильные. Помню, части нашей 284-й стрелковой дивизии долго держали оборону на реке Олым.

В нашем 1045-м стрелковом полку я провоевал командиром взвода до 5 августа 1942 года, но так как дивизия потеряла много личного состава и боевой техники, ее отправили на отдых и переформирование на Урал.

Отдых, получение техники и обучение пополнения продолжалось до 8 сентября 1942 года. Потом объявили тревогу, и нужно было уезжать на фронт. Когда мы шли по лесным тропам к станции, а потом оказались на поляне, я увидел много незнакомого народа. Тут же узнал, что в нашу 284-ю стрелковую дивизию прибыло несколько тысяч моряков Тихоокеанского флота и солдат-сибиряков. Мне отсчитали взвод моряков, я посадил их в машину, и мы двинулись на железнодорожную станцию. Погрузились в эшелоны и прямиком на фронт.

Ехали мы спешно, и все понимали, что направляемся к Сталинграду, где уже шли ожесточенные бои.

21 сентября начали переправляться через Волгу в Сталинград. Погрузили нас на баржу, а на середине реки фашисты обстреляли нас из крупнокалиберного пулемета. На наше счастье, все обошлось благополучно, потерь не было. Перед нашей 284-й стрелковой дивизией была поставлена задача занять оборону в районе метизного завода, мясокомбината и оврагов Банный и Долгий, восточнее Мамаева кургана.

Наш полк двигался по набережной Волги, чтобы занять оборону в намеченном месте. Господство в воздухе было за противником. Десятки самолетов непрерывно бомбили наши позиции. Тогда много погибло, еще больше было раненых.

Гитлеровцы прорвали оборону, и в наш тыл прошли танки, а за ними просочились автоматчики.

С оставшимися в живых солдатами моего взвода мы продолжали движение к намеченному пункту обороны и вступили в бой. Навстречу двигались два немецких танка. Первый танк был удачно подорван. Со второго танка гитлеровцы начали отчаянно строчить из пулемета. Я был без каски, и пуля сбила мне пилотку. Подхватил пробитую пилотку и, помню, крикнул ребятам: «Это для музея!» — запрятал ее под гимнастерку на грудь. А оттуда достал морскую бескозырку с лентой Тихоокеанского флота.

Многие моряки нашей дивизии тогда хранили у себя под гимнастерками бескозырки. Бросил в танк бутылку с горючей смесью, и он загорелся, но справа появился третий танк. Я попытался бросить в него гранату, но оступился, и танк сбил меня, отбросив в окоп. Сильно контузило.

Не знаю, сколько я пролежал там, в окопе, но он спас меня. Танк проутюжил окоп и проскочил, а я лежал без сознания полузасыпанный землей. Потом очнулся и помню, что кто-то меня повел на переправу к Волге. Так я оказался в полевом госпитале в хуторе Бурацком, на левом берегу Волги. Я полностью потерял зрение, и меня мучили сильные головные боли. Но человек я был молодой,