Шрифт:
Закладка:
Я выполнил просьбу Зайцева, выслал книгу, написал письмо, в котором спрашивал, нет ли у него известий о семье Грязевых.
Василий Григорьевич ответил:
«Прочитал все рассказы в сборнике. Все они жизненно устойчивые, потому что это правда. Но в отдельных местах допущены неточности. Например, нашего летчика убил не офицер, как рассказывает Иван Порфирьевич. Это было 20 октября на территории метизного завода. В моем присутствии обгоревший летчик без сознания лежал в воронке, парашют развевало ветром, к месту падения бежали со своей стороны фашисты и мы. Первыми оказались гитлеровцы, но они при отходе в свои траншеи попали под пулеметный огонь и все замертво легли под полотнищем парашюта. Бой за летчика шел до вечера. Первым к парашюту от нас подобрался медфельдшер Леонид Зыкин. Но он оказался в окружении фашистских солдат.
Фельдшера Зыкина в этом бою ранило. Только вечером мы установили, что летчик был наш. В этом бою я, как командир взвода, был старшим…
Вы верно пишете о сгоревшем танке. Он стоял на нашей территории. Под танком был снайперский пост. В конце сентября под этой машиной погиб снайпер Коллентев. Он родом из города Томска. В вашей книге Иван Порфирьевич рассказывает, как погибла медсестра Клава. Надо полагать, Иван Порфирьевич имеет в виду медсестру Свинцову — жену командира 2-го батальона капитана Котова.
Если речь идет о ней, то к этой сестре относились все с большим уважением. Любили ее солдаты не за большие черные глаза, а за мужскую храбрость в бою.
Погибла Клава не на Мамаевом кургане, как рассказывает Иван Порфирьевич, а в овраге Долгом 28 января 1943 года, перевязывая тяжело раненного командира второй пулеметной роты капитана Большешапова. Однако в то время он уже был ранен. Видимо, он имеет в виду другую Клаву. Сколько было их, этих беззаветных Клав, Наташ, Маш, дорогих наших сестричек, оставшихся навсегда на той войне.
Вы спрашиваете о Грязеве. К сожалению, о нем ничего нового не знаю.
С Русаковичем встречался в Волгограде на праздновании сорокалетия со дня разгрома фашистских войск.
Он по-прежнему скромно-порядочный человек. Другой бы на его месте всех бы на дыбы поставил и медицину на помощь призывал (ведь у него столько ранений!), а своего места среди достойных защитников Родины добился. А он вот такой человек. Есть эти люди, и ими наша земля держится.
С уважением Зайцев».
Я переслал копию этого письма Ивану Порфирьевичу. Хотелось уточнить факты и события тех боев, про которые мне рассказывал Русакович, а вот теперь Зайцев.
Пришел ответ Ивана Порфирьевича.
«Получил от Вас письмо и сразу отписываю. Оно меня огорчило. Неужели война все перепутала в моей голове? Правда, и немудрено. С прошедшими по дорогам войны от звонка и до звонка такое, видно, могло случиться. Но я многое помню и не забуду до самой смерти. Видел, как горели наши города и села, видел муки наших людей, и сердце мое, и разум мой требовали только мщения за многострадальную Родину, и каждая моя мысль была: только бы уничтожить фашистскую гадину. Вы знаете, до сталинградских сражений я побывал во многих передрягах, но еще раз прошу поверить мне: таких тяжелых боев, как в Сталинграде, не было нигде. Они самые кровавые и упорные.
Вы знаете, наша 284-я дивизия, которой командовал Батюк, пришла в Сталинград после Родимцева, в сентябре и до 19 января 1943 года я был в боях у нефтяных баков, на улицах Артиллерийская и Дивизионная, на территории метизного завода, но больше всего на Мамаевом кургане. А будучи уже командиром стрелковой роты, был ранен…
Все это в моей памяти застряло навсегда. Я сменил за войну в связи с ранениями пять армий и дивизий. Позабыл имена даже командиров полков и батальонов, но Сталинград я помню. Один раз мне только пришлось побывать на берегу Волги за все время боев в Сталинграде. Это было тогда, когда Василий Григорьевич ушел от нас и стал снайпером. Он бывал у нас и после. Я часто встречал его, когда Василий Григорьевич после «охоты» приходил к нам.
В дивизии три полка, оборону мы держали в разных местах, и Василий Григорьевич все не мог видеть потому, что он «охотился» за фашистами в разных местах. К тому же он часто бывал на берегу, где готовил группу снайперов…
Теперь что касается летчика-героя, который таранил немецкий самолет и упал в районе Дивизионной улицы, недалеко от огненных позиций минометной роты лейтенанта Бездитько.
По рассказу Василия Григорьевича, Бездитько где-то живет на Украине, в Сумской области, и, если он не забыл, может подтвердить. Но я хорошо помню то событие так, как вам рассказал. Может, это был другой летчик?
Господство фашистской авиации тогда было велико, сбивали и фашистов и наших, а насчет боя за летчика, про который пишет вам Василий Григорьевич, то если он длился от утра и до позднего вечера, то, будучи все время непосредственно на передовой, я не мог не участвовать в этом бою. Тут что-то не так. Видно, Зайцев ведет речь о другом случае.
Насчет Клавы. Все же Клаву я знал хорошо. Может быть, я перепутал ее имя, но ту медсестру, о которой я рассказывал, помню. Ее убило, когда было еще тепло, приблизительно в конце сентября или в начале октября.
Зайцев вспоминает про подбитый танк. Разве один только танк был подбит или уничтожен на Мамаевом кургане, где каждая фашистская атака поддерживалась танками?!
Тот танк, о котором я рассказывал, стоял на ничейной, западной стороне от наших траншей. Были случаи, когда он оказывался на нашей стороне вблизи, ведь Мамаев курган переходил из рук в руки, но в то время он стоял на ничейной, и я хорошо помню, что после возвращения из своего трехдневного «сидения» под танком я узнал, что убило политрука моей роты.
Я вам рассказывал о командире взвода из Белой Церкви Горовенко, который числился в списках на Мамаевом кургане погибшим и остался живой. Он действительно был в моей роте и командовал взводом. Но ведь прошло сорок лет, мы совсем другие стали, и мне помнится этот его подвиг из-за давности
