бы иначе в ту ночь.

Я бы не стал пить или употреблять. Не стал бы обвинять Бьянку за то, что она рассказала отцу правду о Кристалл. А еще – садиться за руль, из-за чего не убил бы Хейли. Но самое главное? Я бы не стал причинять боль Бьянке.

Не потому, что она никогда не простит меня. Ее прощение – не главное. Но потому, что это разрушило ее доверие и веру в меня.

В нас.

Ведь, в конце концов, я сделал то, чего поклялся никогда не делать. Я ушел. И заставил ее разбираться с проблемами, которые я устроил, в одиночку.

Потому что мне было чертовски больно оставаться.

Я стучу в дверь ее комнаты, чертовски надеясь, что она откроет.

Дилан написала мне полчаса назад и сказала, мол Бьянка приходила в их квартиру, готовая сжечь ее дотла, поскольку Джейс не рассказал ей о потере нашего ребенка.

Честно? Я удивлен, что она ее не сожгла.

Я видел, как она смотрела на меня – с такой болью и отчаянием. Могу только представить, какой гнев она, должно быть, выплеснула на своих братьев.

Вот почему я сейчас здесь. Я не могу все исправить, не могу заставить ее снова начать общаться со своей семьей. Но я могу показать ей, куда направить всю эту обиду и боль. Пусть вселенная и считает меня непригодным на роль отца, Бьянка когда-нибудь станет отличной матерью.

И я не желаю, чтобы она думала, будто в случившемся есть хоть капля ее вины. Мне нужно, чтобы она винила того, кто на самом деле виноват. Так она сможет пережить это и двигаться дальше. Потому что я хочу для нее самого лучшего. И независимо от того, ненавидит она меня или нет, это никогда не изменит того факта, что я всегда буду любить ее.

Глава шестьдесят седьмая

Бьянка

Я игнорирую непрекращающийся стук в дверь и продолжаю складывать вещи в чемодан.

– Наконец-то, – бормочу я, когда шум прекращается.

Однако мое облегчение длится недолго, потому что он начинается снова.

Черт возьми. Джейс может быть таким чертовски упрямым, и этого вполне достаточно, чтобы заставить любого рвать на себе волосы.

– Уходи, Джейс.

С меня хватит. Хватит всего этого.

Я хочу убежать подальше из этого дурацкого города, где не происходит ничего хорошего, и никогда не оглядываться назад.

– Это я.

Замираю при звуке глубокого, резкого голоса Оукли.

Я должна сказать ему, чтобы он уходил. Затем пригрозить вызвать полицию, если он начнет сопротивляться. Но я этого не делаю. Потому что он единственный человек на планете, который может понять мою потерю.

Ведь этот ребенок был не только моим.

Но его тоже.

Его глаза налиты кровью, а резкие черты лица напряжены, как будто он ждет, что я выгоню его, но готов до последнего бороться со мной.

– Что тебе нужно?

Оукли входит в комнату, несмотря на то, что я его не приглашала.

– Увидеть тебя. – Его взгляд останавливается на моем чемодане, набитом одеждой. – Куда ты собираешься?

Я закрываю дверь и прислоняюсь к ней.

– Уезжаю из города.

И оставляю все эти гребаные воспоминания позади.

Он кивает.

– Понимаю.

Открываю рот, чтобы спросить, что он имеет в виду, но потом он говорит:

– Я решил сесть в тюрьму, чтобы сбежать.

Скрещиваю руки на груди.

– Это помогло?

– Нет. – Он выдерживает мой пристальный взгляд, выражение его лица становится мрачным. – Я думал о тебе и ребенке каждую секунду каждого дня.

Его слова вызывают у меня приступ боли, и я вздрагиваю.

Я даже не знаю, кто это был: девочка или мальчик. Мне так и не удалось услышать сердцебиение малыша. Или подержать его.

– Я не знаю, как могу так сильно горевать о чем-то, чего никогда даже не существовало.

И с этими словами что-то внутри меня взрывается, и слезы, которые я так старалась сдержать, начинают, как дождь, струиться по моему лицу.

Оукли обнимает меня.

– Наш ребенок существовал. – Из его груди вырывается низкий, болезненный звук, и голос срывается на последнем слове.

Мои пальцы хватаются за его футболку, горький всхлип срывается с моих губ. Оукли проводит руками вверх и вниз по моей спине, сжимая меня крепче.

– Мне так чертовски жаль.

Несколько минут греюсь в его тепле, прежде чем оттолкнуть.

– Я знаю… но все еще не могу простить тебя.

Не могу простить себя.

Он обхватывает ладонями мои влажные щеки, заставляя посмотреть на него.

– Мне не нужно твое прощение. Это бремя я бы никогда на тебя не взвалил.

– Тогда чего ты хочешь от меня?

Пальцы скользят по моим скулам.

– Я просто хочу убедиться, что ты не винишь себя. Ведь это не твоя вина.

Он ошибается. Так чертовски ошибается.

– Я гналась за тобой, хотя ты говорил мне отпустить дверь. Я не должна была садиться в твою машину. Я не должна была…

– Бьянка, хватит. – Его глаза полны печали и раскаяния. – То, что произошло, было моей гребаной ошибкой. Моей. Ни твоей… ни чьей-либо еще. – Он ударяет себя в грудь. – Моей.

Его слова заставляют меня чувствовать себя только хуже, ведь то, что он возьмет всю вину на себя, ничего не исправит.

Я закрываю глаза, когда на меня накатывает новая волна боли.

Между нами все было идеально.

Мы были влюблены друг в друга. Мы были счастливы.

Пока одна ночь не разрушила все это.

И я не знаю, как должна справиться с этим… поскольку единственное, что я вижу, когда смотрю на него сейчас, это боль, которую он мне причинил…

И ребенка, которого у нас никогда не будет.

– Посмотри на меня, – хрипит он. – Пожалуйста.

Когда я слушаюсь, он говорит:

– Ты встретишь достойного мужчину. И когда придет время… ты родишь от него детей. Ты будешь лучшей мамой…

– Замолчи, – кричу я, потому что он не понимает. – Я не хочу чьих-то еще детей. Я хотела твоих.

Но этого никогда не случится.

Потому что он смыл свою трезвость в унитаз и разрушил наши жизни.

Оукли снова пытается заговорить, но я ему не позволяю.

– Убирайся.

Я толкаю его, потому что он двигается недостаточно быстро.

– Убирайся к чертовой матери.

Он начинает уходить, но останавливается.

Я собираюсь снова наорать на него, но его взгляд падает на мой чемодан, и он поднимает свой мизинец.

– Не оставляй меня.

Отчаяние в его голосе режет мою душу, словно нож.

Я указываю на дверь.

– Убирайся.

В тот момент, когда он уходит, мучительное чувство пустоты в моей груди