Шрифт:
Закладка:
– Я знаю, что ты хотел как лучше, но ты все равно должен был сказать мне.
Джейс соглашается.
– Ты права. Прости меня.
Я переспрашиваю.
– Подожди. Должно быть, у меня галлюцинации. Ты только что…
– О, да, – вмешивается Коул. – Он сказал это.
Джейс закатывает глаза.
– Господи. Вы двое ведете себя так, будто я бессердечный.
– Нет. Мы знаем, что у тебя есть сердце… просто оно похоронено глубоко внутри.
– На глубине Марианской впадины, – добавляет Коул, подмигивая.
Коул смеется, когда Джейс бросает на него убийственный взгляд.
– Сойер рассказывала, что иногда ты настоящий романтик.
Джейс выглядит так, будто собирается задушить его, но раздается стук в дверь. Воздух вылетает из моих легких, когда я открываю и вижу стоящего в коридоре Оукли.
– Какого черта тебе нужно?
Выглядя совершенно не обиженным, он кивает на два пакета в своих руках.
– Я принес ужин. Не знал, в каком ты настроении, поэтому взял несколько бургеров и кучу полезного дерьма…
Я быстро выхватываю пакеты у него из рук и захлопываю дверь перед его носом. Ведь я обиженная и злая… но снова не глупая.
Чувствую на себе взгляды Джейса и Коула, пока ставлю еду на стол.
– Вы, ребята, можете идти, – говорю я им.
Протянув руку, Коул берет несколько картофелин фри.
– Нет. Мне до смерти интересно, чем все это закончится.
Джейс берет бургер со стола и садится на кровать.
– С его стороны было очень мило принести перекусить.
Коул кивает.
– Точно.
– Это не шутка, – начинаю я, но шум по другую сторону двери привлекает мое внимание.
Вздохнув, я открываю ее. У меня отвисает челюсть, когда я вижу, как Оукли расстилает спальный мешок у моей двери.
Черт возьми. Это уже перебор.
– Ты в своем чертовом уме?
Он небрежно плюхается на пол.
– Да.
– Я не хочу, чтобы ты спал у моей комнаты.
Хитрая ухмылка Оукли насквозь пропитана высокомерием.
– Тогда пригласи меня внутрь.
Я захлопываю дверь перед его носом во второй раз.
Коул закидывает ноги на мою кровать.
– Мне это нравится все больше и больше.
Джейс берет немного картошки фри.
– Интересно, что еще он сделает.
– Шоу окончено, – ворчу я, выпроваживая их прочь.
– О, да ладно, – скулит Коул. – Веселье только начинается.
Я указываю на дверь.
– Уходите, живо.
Надувшись, они оба встают и направляются к выходу. Я закатываю глаза, когда братья останавливаются, чтобы дать Оукли пять, прежде чем уйти.
* * *
Я ложусь в постель, когда под мою дверь проскальзывает лист бумаги.
Несколько секунд я думаю о том, чтобы оставить его там, но неожиданно для самой себя встаю с кровати и разворачиваю бумагу.
«Был бы ты таким же сильным и красивым, как твоя мать?
Или был бы потерян и сбит с толку, как твой отец?
Все эти вопросы крутятся у меня в голове, но ни на один из них я никогда не получу ответа.
И даже несмотря на то, что ты ушел слишком рано, одно можно сказать наверняка.
Возможно, ты не был запланирован…
Но ты был любим и желанен».
Мои колени слабеют, а слезы затуманивают глаза, когда я вчитываюсь в его слова. Орган в моей груди отбивает болезненный ритм, когда я падаю на пол и прижимаюсь щекой к двери.
– Это так больно.
Это самая сильная боль, которую я когда-либо испытывала.
Его хриплый голос прорезает тишину.
– Я знаю.
Закрываю глаза от бурлящей внутри меня агонии.
– Я продолжаю думать о том, каким он или она могли быть.
Наверное, это странно признавать, но я ничего не могу с собой поделать. Как будто, если я наделю этого ребенка характеристиками, он станет реальным, и я получу официальное разрешение скорбеть.
– Я тоже. – Слышу его резкий вдох. – Но он, очевидно, был бы красивым.
Я ловлю себя на том, что улыбаюсь.
– Красивым и умным.
Оукли тихо посмеивается.
– Наверное, властным всезнайкой.
– Точно.
Потому что – давайте посмотрим правде в глаза – все Ковингтоны такие.
– Я бы хотел, чтобы у него была твоя сила, твой ум, твои великолепные глаза и улыбка… но главное? Твое сердце.
Я провожу пальцем по деревянной раме.
– Почему мое сердце?
Слышу, как он прижимается к двери.
– Это моя любимая черта в тебе.
В груди отзывается непонятное чувство. Странно, что он этого хочет, ведь я бы хотела, чтобы наш ребенок был больше похож на него.
– А я бы хотела, чтобы у него были твои глаза, твоя улыбка, твоя страсть и креативность, твоя преданность… но больше всего – твоя душа.
Поскольку, несмотря на то, что Оукли совершил много ошибок… я точно знаю, что душа у него прекрасна.
Из его груди вырывается низкий, гортанный звук. Его голос звучит так сокрушенно, и внутри меня что-то ломается.
– Прекрасные души не забирают невинные жизни.
Ощущение такое, будто на меня вылили ведро ледяной воды. Слова царапают мое горло, как битое стекло.
– Оукли…
– Мне не нужна твоя поддержка, Бьянка. Я сказал так не для этого. – Он прерывисто дышит. – Я просто хочу, чтобы ты знала: если бы мне дали шанс, я бы не просто все исправил… я бы с радостью отдал свою жизнь, лишь бы спасти его.
Я знаю, что так бы он и поступил.
Но жизнь устроена по-другому. И некоторые ошибки причиняют слишком много боли, чтобы их можно было когда-либо простить.
Однако Оукли ясно дал понять, что мое прощение – это не то, чего он добивается. А это значит, он готов жить с чувством вины до конца своих дней.
– Я не хочу, чтобы ты спал под моей дверью.
Не хочу, чтобы он приходил и боролся за меня… Ведь в попытках все исправить он только уничтожит себя.
И несмотря на все плохое, что произошло между нами…
Я слишком сильно люблю его, чтобы позволить этому случиться.
Глава семидесятая
Оукли
– Я знаю, что ты спишь у ее комнаты уже три недели, и она все еще не хочет с тобой разговаривать, – говорит Дилан. – Но ты не должен сдаваться.
Сойер хватается за грудь.
– Даже если сейчас тебе кажется, что это не так… Бьянка по-прежнему любит тебя. – Дилан кивает. – А ты все еще любишь ее.
Я откусываю еще один кусочек пиццы. Вкусно.
Сойер закрывает глаза.
– Я знаю, произошли ужасные вещи, но вы, ребята, созданы друг для друга.
– Вы просто родственные души, – добавляет Дилан.
Сойер моргает, как будто ей
