У Мохова была какая-то мазь, белая, он нанес ее себе на ноздри, и вроде запах беспокоил его меньше. Мне не предложил, разумеется. Потом был допрос. Потом он потащил меня в морг снова. И так по кругу. Я… Понятия не имел, что мумии бывают не сразу полностью сухие. В детстве же кажется, что они сразу сухие, без потрохов и в бинтах, на деле все немного иначе.

Гуров пошуршал пакетом, достал оттуда шоколадку, наугад. Надорвал упаковку, привстал из кресла и вложил лакомство Аджею в руки.

— Не погружайся туда снова, Аджей. Это уже прошло и не повторится, обещаю. Завтра я пойду с тобой. И мы, с твоими юристами, не позволим больше Мохову над тобой издеваться. Расскажи мне об этой женщине, пожалуйста. Как ее зовут, кем она была?

Полонский кивнул благодарно, откусил шоколадку. Поерзал, устраиваясь удобнее, откинулся на спинку дивана. Посмотрел Гурову в глаза, будто впервые. Будто не было снисходительного благотворителя в пропахшей отчаянием квартирке Максимовых или блистательно самоуверенного стримера, красавца, любимца русского и европейского интернета. Полонский начал рассказывать, а Гуров, подумав, достал из пакета бутылку йогурта.

Коростылева Альбина Никитична была полной уже тогда, когда маленький Аджей увидел ее в первый раз. Воспитанник детского дома имени Шульженко понял, что с новой воспитательницей мира не будет, в тот момент, когда она заявила, что звать его именем, указанным в документах, — много чести, и самовольно перекрестила в Андрея. Но имя было меньшим из бед.

Детей помещают в детские дома, не имея цели сделать их счастливыми. И работать туда идут люди редкой специфики, потому что не каждый сумеет изо дня в день смотреть на чужое одиночество, вслушиваться в постоянный, въевшийся в беленые стены, безмолвный крик о помощи. И задерживаются в детских домах или люди с очень большим сердцем, или не имеющие его вовсе. Альбина Никитична стала старшим воспитателем, а после и директором заведения, за неполных четыре года. Была она женщиной тучной, некрасивой и, по всей видимости, никого никогда не любила. Судя по тому, что муж ее «сбежал с молоденькой и хорошенькой», о чем, не таясь, говорили при детях няни и уборщицы, мир разуверить Альбину Никитичну в том, что он прогнил насквозь, не спешил. Может, поэтому, а может, нет, но женщина испытывала жгучую неприязнь к тем, кто требовал сочувствия, начиная от детей и заканчивая мышатами и птенцами, которых воспитанники находили во время прогулок. Но более всего ненавидела эта глубоко несчастная женщина красоту. Ничего из ряда вон выходящего о ежедневном быте сирот Аджей не рассказал. Плохо кормили, лишали сна особенно активных, чтобы не было сил на проказы. Били тонкой, гибкой деревянной линейкой по ногам, спине и шее. Но все это бледнело в его воспоминаниях на фоне попыток директрисы втолковать маленькому, упрямому Аджею, что он никто и ничто. Всем на свете обязан государству и ей лично, и ни спесь, ни смазливая мордашка ему не помогут. Уж она-то видит таких, как он, насквозь. И ничего, кроме панели либо вульгарного паразитизма, его в жизни не ждет. Разговоры эти успокаивали Альбину Никитичну, проливались целебным бальзамом на какие-то глубокие, неизвестные парнишке-сироте, душевные раны. Оттого повторялись с завидной регулярностью и длились часами. Аджей терпел и лишь наблюдал за тем, как менее смышленых, талантливых и точно не таких красивых, как он, мальчиков и девочек разбирают по семьям, увозят в больших машинах с разноцветными шарами, привязанными за длинные белые нити к блестящим ручкам. Он понял, что потенциальные усыновители просто не знают о нем и не узнают никогда. Так Аджей перестал надеяться.

Вторым трупом оказался Микоян Гагик. При жизни Гагик был лишь немногим старше Аджея и мечтал сделать карьеру на поприще журналистики. В ту пору Аджей уже вырвался из-под власти Сифонова, покинул родину и занялся построением карьеры. Накопленных денег, естественно, не хватало, и известность была нужна Полонскому быстро, ибо ничто, кроме известности в кругах художников без академического образования, не могло взвинтить цены на его работы до желаемого уровня.

— Кажется, я понимаю… Это ты о том периоде тусовок до утра и героинового шика? — Гуров улыбался. Он давно покончил со своим йогуртом и, расслабившись теперь в кресле, вслушивался в слова неожиданной исповеди. Аджей сидел, скрестив ноги по-турецки, и с величайшим вниманием рассматривал, кажется, свои носки. Услышав вопрос, усмехнулся и чуть сильнее ссутулился, но продолжил:

— Я был молод, Лев, и мне были нужны деньги. Становиться ангелом и сеять добро на публику можно только после того, как та самая публика заинтересовалась тобой и твоей жизнью. В мире полно хороших людей. Вот только на этих тихих доброхотов всем плевать. А люди должны были запомнить мое имя любой ценой. Мне нужны были просмотры, как это сейчас называют. Многие действительно талантливые живописцы всю жизнь преподают изобразительное искусство в школах и спиваются, потому что не умеют заявить о себе. А я еще и совсем не гений, и помочь мне могла только хорошая стратегия, — Аджей с решительной улыбкой поднял голову, дерзко задрав подбородок. И Гуров живо представил себе, как взорвало это лицо светскую хронику. Чем занимается обладатель такой внешности, редко интересует тех, кто хочет украсить свое мероприятие колоритным персонажем. А парень еще и не дурак, фотогеничен и вроде занимается искусством, то ли натурщик, то ли скульптор… Для такого образа жизни необходимы железная печень и стальные нервы. Но Полонскому было чуть за двадцать, и все это у него имелось. У него появился первый в жизни агент, и именно он посоветовал добавить образу дразнящий привкус скандала. Так в гардеробе Аджея появились узкие кожаные брюки и куртки-косухи, покрытые шипами и стразами. Будущий ангел тратил все заработанные деньги на дантиста и идеальными, белоснежными зубами прогрызал свой путь через тернии к звездам.

— Я подружился с парочкой, она была визажистом, он грезил лаврами великого модельера. Жизнь после развела нас, а потом и их, получилось ли у них что-то или нет, я до сих пор не знаю. Но именно они сделали меня блондином, и одевался я тогда, как… — Полонский сделал паузу. И когда Гуров понял, что тот стесняется обличить свой образ точным и правдивым словом, рассмеялся. Весело и от души. Аджей тоже смеялся, закрыв лицо руками. — Чего ты хохочешь? Я так жил, и схема работала, Лев! После почти двух лет у Сифона получать деньги лишь за то, что ты оделся, как клоун, и позволил себя припудрить… Да это было для меня праздником. И вскружило голову, если прямо говорить. Порядочные люди вроде тебя и слов таких не знают, на кого я был