тогда похож. А еще ты вряд ли в курсе, что в ночных клубах, в туалетах, в кабинках есть пошлейшие стеклянные полочки. Что по замыслу дизайнеров должно на них помещаться, никто не знает, может, пластиковая карта или стакан. Но на самом деле ничего не помещается на них, кроме таблеток или пары полосок белого порошка. Я исколесил всю Европу и постсоветское пространство, был во всех популярных местах, в которых стоило быть. А запомнил только вспышки камер и эти полочки. Я бы не прошел ни одного допинг-контроля, Лев, и это сказывалось на моем поведении. Именно на этом этапе карьеры у звезд и появляются первые хейтеры. У тебя есть что-нибудь в холодильнике?

— А? — переход темы был таким неожиданным, что Гуров не сразу понял, что именно Аджей имеет в виду. — Ты принес полный пакет сладкого и теперь хочешь меня объесть? Пельмени сгодятся?

— Пельмени так пельмени.

Аджей просиял и, когда хозяин отправился на кухню готовить поздний ужин или же очень ранний завтрак, поднялся и пошел следом, продолжая говорить.

Чем больше Гуров слушал, тем больше радовался тому, что судьба пронесла чашу шоу-бизнеса и богемы мимо него. Молодой и наглый, Аджей Полонский выбивал себе контракты и место под солнцем.

Гагик Микоян делал то же самое и, видимо, решил, что преследование яркой и не сильно впечатляющей с морально-этической стороны новоявленной звезды ему поможет. Копался в нижнем белье, следил за каждым шагом. С кем Аджей здоровался за руку и с кем завтракал, от кого принимал экстравагантные подарки и чьим обществом нарочито пренебрегал — все досконально изучалось, перевиралось, обливалось грязью и подавалось читателям и зрителям на блюде с голубой каймой.

— Тебе с бульоном?

— Да, спасибо. Но видишь ли, в чем загвоздка, Лев. — Они возвращались в комнату, держа в руках по тарелке с исходившими ароматным парком пельменями. У Гурова с горчицей и майонезом, у Полонского с бульоном и зеленью. — В свите бездельников вроде меня таких журналистов десятки. Некоторым из них даже платят и специально сливают пикантные подробности. Я и в морге-то узнал Микояна только по тому, что внешности он был примечательной, запало в память. Высокий, смуглый. Нос как плавник у акулы. Но ничего особенного, того, что могло бы вызвать ярость и желание отомстить, он обо мне не писал. Когда пришло время становиться ангелом, все мое прошлое, даже сомнительные его стороны, пошло в дело. Запои, ломки, срывы, реабилитация, все. Я скрыл от людей только историю с Сифоном.

Аджей притих, увлекшись пельменями. Гуров смотрел на него и понимал, что парень не знает, как поблагодарить. Груз, который Гуров снял с его плеч, не измерялся словами. Сифонов же был мертв, и собрать новый компромат на Аджея больше некому. Кем бы ни был таинственный убийца, смерть эта оказалась художнику на руку, хоть ничего подобного тот не желал. И Гуров решил, что акцентировать особое внимание на месяцах, что Аджей работал на Сифонова, не станет. Ему нравилось слушать художника, хотя бы потому, что, рассказывая о себе неприглядную правду, тот не ищет жалости. Это заслуживало уважения, как и то, во что Аджей Полонский в итоге перековал свое прошлое. Лев собрал последним пельменем остатки горчицы, отправил его в рот. А прожевав, сказал:

— Я тебе потом обязательно расскажу, как мы с Сизым искали эти фотографии. Обязательно. Он снимков не видел, и файлов у него не осталось. Просто в курсе, что я искал что-то для тебя, и все. Витя хороший парень. Ты продолжай, пожалуйста.

— Спасибо, — слово было сказано неожиданно просто, без лишней патетики. Полонский тоже доел и, наконец, смог снова взглянуть Гурову в лицо. — Я открыл конверт перед кабинетом Мохова. И встал как вкопанный, мне Вадик в спину влетел. Юристы уже ждали внутри, без них совсем бы пропал. На вопросы отвечать нужно, а у меня руки тряслись, я двух слов связать не мог…

Гуров сходил на кухню за чаем. А вернувшись, увидел, что Аджей раскрыл коробки с печеньем и кексами и снова способен говорить.

— И остался только Быков, — Аджей негромко, сыто вздохнул. Он стоял у окна и смотрел на то, как тьма снаружи редеет в молочно-синие сумерки. — Но с Быковым все и вовсе просто. Труп было уже не опознать, но имя и фамилию я запомнил еще с тех пор, как мы свели знакомство. Он был медбратом в местном наркодиспансере. Я тогда как раз здесь лечился. И обнаружил, что мужик этот ворует вещи пациентов. Наркоманам и алкоголикам кто поверит, даже если они заявят, что, мол, что-то и пропало, верно? Но я к такому сервису не привык и решил с ним потягаться. Он получил в итоге выговор. А я — язву желудка и один анафилактический шок, еле откачали. В моих лекарствах обнаружили вещества, на которые у меня была аллергия. Дело, естественно, замяли, несмотря на то, что у меня с Быковым была настоящая война. Но что может пациент против чести белого халата? Может, они его премии лишили, я не знаю. В какой-то момент он перестал появляться на посту в свою смену. Я осведомился, где он, и главный врач мне сказал, что его отстранили от работы до тех пор, пока моя терапия не завершится. Мол, интересы пациентов в первую очередь. И… Все. Конец истории. С его уходом путаницы с моими таблетками и капельницами закончились, и через некоторое время я о нем просто забыл.

Помолчали. Сумерки за окном становились серо-розовыми. Аджей вернулся к дивану. Сел, снова поджал ноги, взял себя длинными пальцами за щиколотки.

— Они все просто ушли из моей жизни, Лев. Никому из них я не желал смерти, даже Сифонову. Он был большой сволочью, но ведь я сам тогда к нему пришел. И, если подумать, то были люди, ранившие меня гораздо глубже. Ты мне веришь?

— Верю, — просто ответил Гуров. Чай закончился, и его клонило в сон. — Но по всему выходит, что убийца как бы мстит за тебя. Возможно, даже считает, что защищает тебя. Только вот методы у него странные.

— И выбор жертв, — кивнул Аджей, подобравшись. Его сон будто и не брал, и Гуров заподозрил, что парень рассказал не все, что хотел, и лишь подбирается к самому важному. — Поверхностно мыслит он, что ли. Или использует ту информацию обо мне, что я рассказывал о себе сам, что можно было прочесть в СМИ. Да, там грязь, но вещей и личностей, для меня на самом деле значимых, не знает никто. Я должен был говорить людям правду для того, чтобы они поверили в меня. Иначе мой пример как человека, справившегося с зависимостью, не вдохновил бы никого, не выглядел бы достоверно.