Шрифт:
Закладка:
Политика
– А вот скажи: может, надо, чтоб государство поддерживало поэтов?
– Чем меньше государство суется в творчество, тем лучше. Вот Путин, когда собирал молодых писателей, правильно сказал: «Мы будем поддерживать те направления, которые нам нужны, – патриотическую линию, например». И ты тогда будь добр, отрабатывай и не тявкай на эту власть.
– А тебя к Путину не звали.
– Там были только молодые. Но даже если б пожилых пригласили, вряд ли я бы попал в этот список. У меня есть про это стихи:
Что-то, видно, со мной не в порядке:
не зовут на высокие блядки.
Чуют, видимо, суки, нутром
что не кончится это добром.
– Не зовут, хотя ты подаешь сигнал власти. Я видел в прессе твои выступления, что типа вот Путин навел-таки порядок… Не приняли в Кремле твоего сигнала пока, несмотря на то что твое восприятие Путина стало более позитивным.
– Это я такое про Путина говорил?
– Ну не я же.
– Да? Честно говоря, что-то не помню. Тебе не напекло, часом? Хотя тут не жарко вроде…
– Минуточку! Что значит – напекло? Вот цитата из твоего выступления на радио «Свобода»: «Кончился несусветный бардак, который был при Ельцине, который мы с тобой, Витя, вполне успешно обстебывали в наших передачах», – говоришь ты Шендеровичу.
– Но хорошо ли, что он кончился, этот бардак?
– А, вот даже как.
– Вот в Веймарской республике был бардак, а при Гитлере настал порядок.
– Понял тебя. Но насчет «напекло» – это не ко мне.
Служение музе
– Игорь Моисеич! Вот смотри что получается. Писать ты начал в тридцать, а до этого твоя жизнь проходила бессмысленно. (Строго говоря, первое стихотворение он написал лет в шестнадцать, но почти сразу бросил, так что это не считается. – И. С.) И толку от тебя не было.
– Никакого.
– Ты вот таскал кинокамеры с аккумуляторами, работая в кинохронике, – так можно было нанять любого дебила, и он бы таскал с тем же успехом.
– Абсолютно.
– И вдруг в тридцать, когда ты полжизни прожил зря, свой путь земной пройдя до половины…
– «Увидел впереди все те же спины», – как писал Лева Рубинштейн.
– Прожив, значит, полжизни, ты решил сеять разумное, доброе, вечное.
– Не совсем так. Мне мой дружок Мишка Копнев, мы работали вместе, как-то сказал: «Что ж ты ерундой занимаешься, вон писатели, они столько получают, при этом ни хера не делают, так что давай вперед!» Я задумался, хотя вроде и так неплохо жил. Работая на хронике, объехал всю страну (не был только на Камчатке, Чукотке и на Сахалине). Мы снимали и «Сельский час», и «Больше хороших товаров», но были вполне серьезные, содержательные передачи. Катаешься, встречаешься с разными интересными людьми – замечательно было! С командировочными 180 рублей выходило. При этом еще сильно подворовывали в командировках. Давались деньги на рабочих, чтоб те таскали технику – но мы ее, естественно, носили сами, а деньги забирали себе. Короче, это была легкая, интересная, полная приключений жизнь. Приезжаешь, везде стол накрыт…
– И с тех пор у тебя такое хобби – выпивать и закусывать.
– Нет, оно у меня раньше появилось. Я класса с десятого начал регулярно выпивать. Многие из тех, с кем я тогда начинал, уже давно завершили, как говорите вы с Данте, свой земной путь. На «ящике» квасили по-черному. Бывало, приходит в коллектив человек, буквально со школьной скамьи, весь такой свежий, бодрый, для начала пару лет в магазин за водкой побегает, потом заматереет, уже следующего молодого посылает. Через пяток лет, глядишь, морда у него совсем разгладилась, руки ходуном, а еще через годок-другой мы уже не сослуживцы ему, а группа товарищей.
– А почему ж ты не спился?
– Не знаю, может, у меня просто другой химический состав крови. Во всяком случае, личной моей заслуги в этом нет.
– И вот ты по совету своего друга Миши приступил к творчеству. Стал писать рассказы на радио, по 20 рублей за страницу, – бешеные деньги. Как ты писал о себе:
Я, признаться по секрету,
Очень денежки люблю.
Ничего приятней нету,
Чем копить их по рублю.
И шагаю с этой ношей
Я по жизни, весь звеня.
Вот какой я нехороший,
Полюбуйтесь на меня!
– Да-да-да! Радио – это самое начало восьмидесятых. Примерно тогда же я стал писать и стихи. Они всем нравились, но их долго не печатали: ирония не встраивалась в общий формат, который тогда господствовал, не в почете, скажем так, была, казалась подозрительной: «Что это он фигу в кармане держит?» Но однажды, году в восьмидесятом, в буфете ЦДЛ я сунул Виталию Резникову, был такой легендарный редактор, свой стих про то, как «Атос, Портос и Арамис однажды в баню собрались», – и он буквально с колес напечатал его в «Неделе»…
– И это в тридцать три. Про Христа не говорю, но Лермонтова уже кости сгнили в твоем возрасте.
– А Гайдар уже семнадцать лет как полком перестал командовать… Да… Я очень долго к этому шел, но быстро и успешно стартовал. Юмористические разделы, какие-то сценарии, мультипликация… Стандартный путь, нисколько не уникальный. Для радио приходилось писать, например, про то, как некто пошел в гости и забыл там галоши, – или еще что-то столь же острое. В 84-м году, когда мои литературные заработки стали стабильными и сравнялись с телевизионными, я бросил работу – отвалил от железа, которое таскал по стране.
– И стал ты, значит, глаголом жечь сердца людей?
– Ну как – глаголом жечь… Просто мой общественный темперамент наконец-то совпал со временем.
– Насколько я знаю, он у тебя с детства. Есть же известная история про твою переписку с Маленковым.
– Да, когда мне исполнилось шесть лет и я получил в подарок цветные карандаши, то оранжевым – почему-то – написал: «Дорогой товарищ Маленков! Пишет вам Игорь». Дальше ничего придумать не смог, и переписка заглохла, практически не начавшись. Но, видимо, еще ребенком я понимал, что надо как-то отметиться, доложить о своем существовании на свете.
– Ты
