– Когда мы в начале пятидесятых жили на Таганке, в Марксистском переулке, среди деревянных халуп, наши соседи через три дома, евреи кстати, держали корову.

– А ты сам как себя видишь в рейтинге поэтов?

– Есть, есть в стране люди, которые пишут лучше меня. Их, может быть, не так уж много, но все равно существенно больше, чем хотелось бы.

– И кто ж это, например?

– Пусть читатель догадывается сам. Хотя на литературную осведомленность читателя «Медведя» (для которого я делал это интервью. – И. С.) я, честно говоря, не сильно рассчитываю.

– Вот очень интересно: ты понимаешь механизм сочинения стихов? Как это все происходит?

– Как был впервые запущен механизм, я не понимаю, а как работает – представляю. По крайней мере, когда пишу обязаловку. Я смотрю ТВ, или читаю газету, или слушаю радио, после чего увиденное и услышанное трансформируется в некий текст. Желателен остроумный поворот, неожиданная ассоциацию, какой-то трюк словесный, парадокс, ударная, по возможности, концовка, в общем, какая-то сумма приемов. Однако эта технология вовсе не обязательно распространяется на стихи, написанные, так сказать, по воле небес. Там все по-другому, а как именно – объяснить не могу.

– А бывает, что нет вдохновения? Если да, то как тогда – вообще не пишешь или пишешь заведомо плохо?

– Такое бывает, что я пишу не очень здорово.

Чтобы написать стихотворение,

Кроме авторучки и листа,

Требуется также вдохновение,

Без него не выйдет ни черта.

Вдохновенье – штука ненадежная,

Есть оно – валяй себе строчи,

Не пришло, что вещь вполне возможная, –

И хана, хоть лбом об стол стучи.

Но я не могу написать ниже какого-то определенного уровня. Все-таки есть же техника. А бывает, хотя и очень редко, что за меня просто Алка (Боссарт, жена. – И. С.) пишет.

– Как интересно! А что именно она написала?

– Не скажу. Но иногда, если у меня какая-то жуткая запарка, это может сделать она, причем очень ловко. С ее уровнем версификации это несложно.

– Так она поэт?

– Она не поэт, а замечательный прозаик, но легкий и очень умелый стихотворец. В ее романах есть стихотворные фрагменты, а однажды она наваяла в стихах для своей «Новой газеты» отчет о кинофестивале. Между прочим, полосный. Скажи, не хило! Кстати, мы вместе с ней, – именно вместе, то есть с указанием обеих фамилий – написали песни для одного музыкального спектакля и сейчас пишем для второго.

– Мне пришла в голову смешная мысль. Если у тебя напрочь пропадет вдохновение или ты не дай бог помрешь раньше нее…

– Да, да! Правильно! Она скроет факт моей смерти, похоронит поэта тайком – и будет сама сочинять и получать гонорары.

– А у тебя в паспорте какая записана фамилия?

– Иртеньев.

– Жаль. Если б Рабинович, то тебя легче было б похоронить тайком, и схема была б еще более реальной… Вот в обществе идет дискуссия, кто такой Иртеньев – просто поэт, поэт-юморист или иронист, там. Я тоже много размышлял над этим и понял, что ты не юморист.

– Это правильно. «Ирония – это мы, конечно, понимаем, а есть у вас настоящая поэзия?» – как правило, такие вопросы задают люди, которые не понимают в стихах и не чувствуют лирики вообще.

– Вот я и говорю. Если бы ты был юморист, то уж не стал бы менять фамилию Рабинович на Иртеньев. Объяви «Юморист Рабинович» – уже смешно. Фамилия Рабинович более выигрышна для чтения куплетов.

– Для куплетов – да. А для поэта Рабинович – это тяжело. Потому что сразу ассоциации с героем анекдотов. Хотя – есть известный поэт Вадим Рабинович, и он с такой фамилией мужественно и достойно в русской поэзии существует. Он профессор МГУ, доктор химических наук. Крупнейший специалист в области алхимии. А Иртеньев – моя родовая фамилия и досталась мне от бабки, Веры Константиновны.

– Тебя, в гроб сходя, благословил старик Окуджава. Он тебя серьезно пропиарил.

– Давай только без амикошонства – старик… пропиарил… Не знаю, как тебе, мне он никакой не старик Окуджава, а Булат Шалвович, и не пиарил он меня, а просто однажды позвонил и сказал о моих стихах такие слова, которыми я горжусь до сих пор.

– Это и есть – «в гроб сходя, благословил».

– Ну если ты настаиваешь на этой формулировке…

– Ну вообще-то да, настаиваю. А ты, в свою очередь, вслед за Окуджавой, видишь подрастающую молодежь, которой в свое время передашь жезл?

– Жезл – это у регулировщиков. В крайнем случае – у маршалов. У нас это называется лира. Видеть, может, и вижу, но жезл не передам. С собой унесу. Пусть копают потом.

– Ну на этой мажорной ноте и закончим нашу беседу…

Фазиль Искандер: «Я думаю…»

Эти слова – «я думаю» – Фазиль Абдулович повторяет очень часто, через фразу. Это очень симпатично, от кого еще такое услышишь? Классик советской литературы, издававшийся огромными тиражами у нас и на Западе еще в старые времена, он достиг мудрости, продолжает работать. Я встретился с ним, когда он готовился отметить свой 80-летний юбилей.

Абхазия

– Фазиль Абдулович, судя по обильным и эмоциональным интервью летом и осенью, когда вы поддержали позицию России по Абхазии и Южной Осетии, самочувствие у вас бодрое. Вы живете в России. Это для вас эмиграция? Или что? Как вы это ощущаете?

– С тех пор как я переехал сюда, прошло страшно много лет. Я тут учился, работал, – очень много лет прошло. Привык. Нет-нет, это никогда не было эмиграцией. Но, конечно, родиной я ощущаю Абхазию.

– Но дом ваш здесь.

– Дом здесь, конечно. Тем более что там почти никого не осталось из моих близких…

– Готовитесь к юбилею?

– Ох, этот юбилей… Торчит поперек горла. Он мешает моей внутренней вольности. Но что делать – надо как-то его пройти. Если уж собираются его устраивать, я же не могу пропустить его. Я должен поприсутствовать, что-то сказать, может, что-то прочесть.

– Абхазы – долгожители.

– Говорят, хотя я этого не проверял. А дед мой прожил больше ста лет. В мои годы он был очень крепок. Очень крепок… Всю жизнь на воздухе, всю жизнь физической работой занимался. До последнего был невероятно работящий, все время был чем-то занят.

– Абхазский язык – вы писали на нем?

– Почти совсем не писал, так, чуть-чуть. Я с самого начала писал по-русски. После смерти Сталина стали возрождать абхазский язык… Я тоже за него взялся. Тогда у меня появились более основательные знания. Я тогда стал читать по-абхазски и немножко писать.

– Абхазский вы знаете лучше, чем русский?

– Нет, русский