– В уголовном розыске? Нокс, ты говоришь загадками!

– Да, да, погоди, дай мне объяснить. Вообще-то это незаконно, но есть один человек, который был в долгу перед отцом, поэтому папа сказал: «Слушай-ка, достань мне справку о его судимости. Даю тебе три попытки угадать, что там написано.

– Да говори уже.

– Несколько обвинений в сексуальных домогательствах. Преследование. Шантаж. Честно говоря, я удивляюсь, почему он до сих пор не за решеткой.

– Да, ясно, но какой толк от этой информации?

Прежде чем продолжить, Нокс вводит в навигатор адрес.

– Эти заявления были от девочек из его бывшего клуба, Пейсли. До Миннеаполиса. Папа связался с клубом и пришел в ярость. Как с цепи сорвался. Мне кажется, я никогда не слышал, чтобы он так кричал. Он спрашивал, как такое возможно, что несколько фигуристок подвергаются домогательствам со стороны своего тренера, а клуб на него не донес. Их жестоко запугивали, и он сказал, что если они немедленно не разберутся с твоим бывшим клубом в Миннеаполисе и не потребуют увольнения Джона за его выходки, он подаст в суд на оба клуба за отсутствие программы по защите спортсменов в случаях домогательств, – Нокс смотрит на меня. Его глаза широко раскрыты, настолько, что я готова в них утонуть. – Ответный звонок не заставил себя долго ждать. Джона официально уволили. Тренерские контракты аннулировали. Ты свободна, Пейсли.

«Ты свободна, Пейсли».

Слова проносятся в моей голове снова и снова, так быстро, что у меня кружится голова.

– Все кончено, – шепчу я, чтобы услышать эти слова, потому что не могу в них поверить. – Все в самом деле кончено.

Я невесома, в этот момент, в этой машине, рядом с Ноксом. И я думаю, что самое смелое, что я когда-либо делала в своей жизни, – это продолжала двигаться, продолжала идти, когда хотела остановиться, когда хотела умереть. Если бы я этого не сделала, если бы я не верила в мечту и в жизнь, то никогда бы не испытала, что такое счастье в чистом виде. Это прекрасное чувство. Каждый должен испытать то, что испытываю сейчас я.

Нокс наклоняет голову:

– Теперь тебе должно быть ясно, что ты больше не избавишься от меня, снежная принцесса.

Я смотрю на него секунду, две, может быть, и все десять, а потом смеюсь во всю мощь своих легких. Смеюсь так, как не смеялась никогда в жизни, потому что никогда в жизни я не была так свободна и так счастлива, как сейчас. Я смеюсь для себя, для Нокса, для этой жизни и всех тех, кто разучился смеяться, надеясь, что они не сдадутся, пока однажды они научатся смеяться заново.

Ведь смех может быть таким прекрасным.

Нокс сияет, дергает меня за ухо и набирает номер на громкой связи.

Вскоре я слышу голос Полли:

– Где вы?

– В шести часах, – говорит Нокс.

– Вы в жизни не успеете доехать.

– Если бы ты знала, как я вожу, ты бы так не говорила.

– Мне все равно, мальчик, только выведи ее на лед вовремя, – Полли кладет трубку.

– Мы едем на Skate America, – понимаю я. Сейчас столько всего происходит, что я едва успеваю за всем следить.

– Конечно, едем. Неужели ты думаешь, что я допущу, чтобы твое выступление осталось незамеченным? Ты сумасшедшая, Пейсли, сумасшедшая.

– Мы в жизни не успеем доехать, – повторяю я слова Полли. Нокс закатывает глаза. – Ненавижу эту фразу. «В жизни не успеем». Я тебя умоляю. Мы же Пейсли и Нокс, уже забыла? Мы справимся со всем.

И затем Нокс давит на газ. Он едет так быстро, что другие машины кажутся просто размытыми цветными кляксами, проносящимися мимо, до того момента, как мы въезжаем в Лас-Вегас. Все вокруг яркое, красочное, мне хотелось бы осмотреться, но у меня нет времени. Мы забегаем в здание с моей спортивной сумкой. У нас уходит целая вечность на то, чтобы сориентироваться, кажется, что мы прошли сто три коридора, потому что я никогда здесь раньше не была и понятия не имею, где находится зона разминки. Наконец, мы доходим до двери, за которой слышен гул голосов. Нокс распахивает ее, толкает меня внутрь, и как только я вижу толпу фигуристок, одетых в платья или тренировочные костюмы, с моих плеч словно сваливается тяжкий груз. Мы не ошиблись. Это зал для фигуристов. Одни отрабатывают программу на полу, другие разминаются на велотренажере, но у меня на это нет времени. Мы с Ноксом мчимся через всю зону, пока не добегаем до черных штор, за которыми находится каток. Я в панике оглядываюсь в поисках Полли и остальных, но тут слышу зрителей, слышу голос комментатора, который снова и снова называет мое имя.

Мои ботинки впечатываются в пол, и Нокс врезается в меня.

– Я опоздала, – шепчу я. – Я не успею.

– Хватит это повторять. Перестань. Переодевайся. Давай, быстрее, быстрее.

Мы вываливаем все содержимое моей спортивной сумки, пока я не нахожу платье для произвольной программы, которое подарила мне Гвен. Мой пульс бьется в два, а то и в три раза быстрее, пока я влезаю в колготки, а Нокс натягивает на меня платье через голову. Я завязываю самый нелепый пучок, который когда-либо делала, но одновременно он самый красивый, потому что я его никогда не забуду.

– Кажется, меня сейчас стошнит.

Нокс закалывает мне выбившиеся пряди:

– Хорошо. Но не сейчас. Сейчас ты выступишь, Пейсли, хорошо?

– Хорошо.

Он берет мое лицо в обе руки, смотрит мне прямо в глаза и говорит:

– Покажи им, снежная принцесса.

Из динамиков снова раздается мое имя. Мне становится то жарко, то холодно, то холодно, то жарко. Я беру коньки и бегу через холл, бегу так, как никогда в жизни не бежала, мимо черных штор, и вдруг меня ослепляет свет, много света, и люди, много людей. Я оказываюсь на площадке перед льдом, где фигуристы выходят на каток. Здесь полно прессы, и теперь репортеры поднимают глаза от камер и таращатся на меня широко раскрытыми глазами. Я размахиваю руками, чтобы комментатор, сидящий за длинным судейским столом, увидел, что я здесь, и не дисквалифицировал меня. Я не знаю, где Полли, не знаю, где Гвен, Леви, Эрин и Харпер, но где-то здесь, за кулисами, они ждут, смотрят на меня и улыбаются, пока я завязываю коньки и еду по льду прямо в центр, прямо под большой логотип Skate America.

Я принимаю исходное положение. Вокруг царит гробовая тишина. Я тяжело