Шрифт:
Закладка:
– Вот же дерьмо, – бормочет папа, закрывая входную дверь. Его ключи падают на пол, потому что он промахнулся мимо шкатулки для ключей. – Чертово мерзкое дерьмо.
«Чертово мерзкое дерьмо?»
Я откладываю книгу и подхожу к нему. Он падает на стул за обеденным столом и что-то набирает в телефоне.
– Все нормально?
Папа фыркает. Я вижу, как капельки соплей попадают на его экран.
– Тут этот мудак.
– А-а, – я сажусь напротив него. – Я знаю, что ты злишься, папа, но, если ты хочешь оскорбить меня, не нужно делать это в третьем лице.
Он поднимает голову и щурится, как будто только сейчас меня заметил:
– С чего бы мне тебя оскорблять?
– Хм. Ну, не знаю. Потому что я разрушил все твои планы на мое будущее?
– Мне плевать.
– А?
Папа вздыхает. Он кладет телефон на стол и смотрит на меня:
– Психология, говоришь?
Я киваю.
– Думаешь, так ты станешь счастливым?
Я снова киваю. Он пожимает плечами:
– Ну, так занимайся. Я хочу того же, чего хочешь ты.
Мне не верится в то, что сейчас случилось.
– Вот так просто? Ты не будешь устраивать скандал?
– Нокс, умоляю. С чего бы мне устраивать скандал?
Я развожу руками, потому что ответ на этот вопрос и так очевиден:
– Ты всегда мечтал, чтобы я стал профессиональным сноубордистом.
– Да. Потому что я думал, что это твоя мечта.
– Вовсе нет.
– Тогда тебе стоило просто сказать мне об этом, Нокс.
Да. Да, стоило. Я сижу на стуле в оцепенении и не верю, что все происходит на самом деле. На всякий случай я щипаю себя за руку, но вместо того, чтобы проснуться, на моей коже появляется красное пятно.
– Надеюсь, ты понимаешь, что так просто ты не отделаешься.
Я отпускаю руку:
– Что ты имеешь в виду?
– Для USADA ты уже не обязан сдавать анализы, а вот для меня – да. Ты будешь регулярно посещать доктора Шермана и сдавать анализы. Он будет держать меня в курсе. Если я узнаю, что ты снова вводишь себе это дерьмо, Нокс, я…
– Я не буду, – перебиваю я его. – Я пойду к доктору Шерману. Обещаю.
– Хорошо, – папа снова что-то набирает на своем телефоне.
– Что ты там делаешь?
– Обращаюсь к паре человек.
– По поводу меня?
– Мир не вращается вокруг тебя.
– Для чего ты к ним обращаешься?
Прежде чем ответить, он снимает куртку.
– В город приехал Джон Питтерс. Я видел его в «Лыжной хижине».
По спине пробегает ледяная дрожь, и все, о чем я могу думать: Пейсли.
Пейсли. Пейсли. ПЕЙСЛИ.
Я подавляю вскрик:
– Что ему тут надо?
Папа, похоже, удивлен:
– Ты его знаешь?
– Да. Он был тренером Пейсли в Минниаполисе. Он… – я не знаю, как много из ее истории мне позволено раскрыть. – Она сбежала от него. Вот почему она здесь.
Глаза отца распахиваются, и он вскакивает.
Я тоже быстро встаю.
– А ты откуда его знаешь? – спрашиваю я.
Он поджимает губы. Его лицо становится суровым.
– От твоей мамы. В молодости они выступали в паре. Он был гнусной свиньей.
«Какого…»
– Где Пейсли? – спрашивает он, все еще набирая текст на телефоне.
– Я не знаю.
Мне становится плохо, когда я произношу эти слова. Я не знаю, где она, да еще и ее извращенец-тренер у нас в городе. Мое тело леденеет.
Папа смотрит на меня:
– Ты не знаешь, где она?
– Нет.
– Ты ведь всегда знаешь, где она.
– Но не сейчас, – говорю я, взяв куртку из гардероба. – Но я найду ее. Я не знаю, что этот человек здесь делает, папа, но явно ничего хорошего. Нам нужно от него избавиться.
Он поднимает свой телефон и смотрит на меня так, словно я умственно отсталый:
– А я что, по-твоему, делаю?
Пейсли не замечает меня, когда я захожу в «Олдтаймер». Она сидит в зеленом вельветовом кресле семидесятых годов, подтянув ноги и накинув на них шерстяной плед, а на уши надеты черные ретро-наушники, подключенные к стоящему рядом проигрывателю. Глаза закрыты, голова откинута назад.
Я закрываю дверь. Из-за книжного шкафа в центре комнаты выглядывает лицо Уильяма.
– Сколько времени она уже так сидит? – спрашиваю я его.
– Много часов. Слушает одну пластинку за другой и молчит. Даже попробовала бутерброд с сыром.
– Она не любит сыр, Уильям.
– Тогда понятно, почему она всегда такая грустная. Ей нужно его есть. Сыр делает людей счастливыми.
– Я поговорю с ней.
– О сыре?
– Нет.
Похоже, я его разочаровал.
– Ладно. Но я закроюсь через пятнадцать минут. Не забывай. Когда я не ложусь спать вовремя, это влияет на мой уровень стресса. Мой кислотно-щелочной баланс нарушается, я становлюсь напряженным, больше не могу ухаживать за лошадьми и…
– Мы уйдем вовремя, Уилл.
Я подхожу к Пейсли, сажусь на спинку кресла и стягиваю с ее головы наушники. Она вздрагивает, словно увидела привидение, а затем с облегчением опускается обратно в кресло.
– А, это ты.
– Да. Что слушаешь? – я надеваю наушники, улыбаюсь и снова снимаю их. – Саймона и Гарфанкеля. Разумеется.
– Что ты тут делаешь?
Я откладываю наушники и заправляю ей за ухо выбившуюся прядь. Ее волосы такие мягкие.
– Я хотел спросить у тебя то же самое, Пейсли.
– Я слушаю музыку.
– Уже несколько часов, – добавляю я.
– Да. Ну и что?
– Ничего, – я вздыхаю и беру ее за руку. – Иди сюда.
Ее ручка такая маленькая. Такая нежная. Если я не буду крепко ее держать, ее пальцы выскользнут из моих. Она ледяная, как будто она часами стояла на снегу, а не сидела под одеялом у потрескивающего камина.
Мы садимся на диван: я – скрестив ноги, она – вытянув одну ногу. Под ее глазами темные тени, которые резко контрастируют с ее светлой кожей. В последнее время она плохо спит. Я слышал ее шаги почти всю ночь, как она ходит по комнате надо мной, как скрипели деревянные доски. Это я виноват.
Она смотрит на свои ногти. На ногте безымянного пальца есть два белых пятнышка. Она почесывает их.
– Я злюсь на тебя, Нокс.
– Я знаю.
– Ты сделал мне больно.
– Я знаю.
Она смотрит на меня. Ее взгляд проникает в самую душу. Мой желудок сжимается.
– Как ты мог подумать, что я могут с тобой так поступить?
– Не знаю. Наверное, я даже не стал раздумывать. Меня просто как громом ударило. Моя жизнь в одночасье перевернулась, как будто это был ящик с хламом,
