Рая не помнила этого случая, но хохотала, представив себе, как их невозмутимый учитель физики спокойно рвет бумажки и бросает на весы, а потом, мягко повернув голову, сокрушенно бросает: «…На минуту нельзя оставить…»

Они смеялись, а затем шли танцевать, и Лева вновь вспоминал забавную историю из жизни их класса, и опять нельзя было удержаться от смеха. Лева умел так рассказывать, что все, что с ними случалось, было нелепо и смешно.

И только когда вечер окончился и они шли домой, перед ней сразу явилось все: и дети, и муж, и ее нескладная жизнь. Она поняла, что разрешила себе хоть и в мыслях, но недозволенное. Рая как бы увидела себя со стороны: замужнюю женщину при двух детях, и острый стыд опалил ее. Она позволила Леве и его долгие со значением взгляды прямо в глаза, и чувственные прикосновения во время танца, и пожатия, и задержку руки — все это сейчас Рая вспоминала, и ее обдавало жаром. Тут же решила рассказать Олегу, и хотя рассказывать-то, в сущности, было нечего, все же заговорила:

— За мной Лева ухаживал…

— Видел, — самодовольно засмеялся Олег, — ты ему скажи, чтобы он не очень, а то я ему ноги…

— Скажи сам, — вспылила Рая, и они уже до самого дома шли молча, точно поссорившись.

Тогда же она дала себе слово больше не позволять того, что было на вечере. На следующий день, когда они встретились с Левой в институте, Рая обрадовалась, что она может вести себя с ним так же, как и раньше.

Но, отдалив его на то безопасное расстояние, на каком он был все эти годы, она заметила в себе перемену.

Она вдруг увидела, что Вишневский непохож на других сотрудников их института. Он не мельчит, не суетится, у него нет пустых, пошлых разговоров, хотя Лева и любит остроумные анекдоты, забавные истории и всегда сам щедро сеет ими.

Рае нравилось слушать Леву, но после того вечера она боялась разговоров наедине Это хорошо понимал Лева, и он больше не искал встреч. Однако, когда они встречались на людях, а такое случалось в институте чуть ли не каждый день, и Рая и Лева тревожно ощущали присутствие друг друга, и это, наверное, было заметно всем.

Оказавшись вместе с Левой на совещании, а то и просто столкнувшись в какой-либо лаборатории, она молчала. Ждала, пока заговорит Лева. Ей казалось, что, когда говорит Вишневский, его нельзя не слушать, и искренне сердилась на тех, кто не понимал этого. Когда его слушаешь, то обязательно приоткрывается что-то новое, ранее невидимое тебе. Особенно Рая любила слушать Леву в спорах. Делал он это легко, остроумно и тонко, напоминая ей быстрого и ловкого фехтовальщика. Реплики у него молниеносны и точны, словно удары шпаги.

Как-то в их лаборатории зашел разговор о том, что научно-технический прогресс губит окружающую среду. Вечная и уже надоевшая тема.

Рая рассеянно слушала своего начальника лаборатории, который угрюмо говорил о гибели рек, лесов, загрязнении земли, воздуха. И вдруг:

— Природа гибнет от того, что наука и техника еще недостаточно развиты, — сказал Вишневский.

Все удивленно повернулись в его сторону. А Раин начальник в откровенном недоумении скривил лицо. «Ну-ну, что ты нам еще скажешь?» Но Вишневского это не смутило.

— Именно в этом причина. Недостаточный уровень развития науки и техники еще не позволяет надежно и полностью защитить природу и человека.

С Вишневским спорили, но Рая уже не слушала. Ее поразил этот ранее недоступный ей подход к проблеме. Человечество не может свернуть с пути технического прогресса. Другой дороги в его эволюции нет. Но технический прогресс пришел в противоречие с природой. И прав Лева — окружающая среда загрязняется во многом от того, что люди еще не располагают надежными средствами ее защиты. Только сейчас, когда наука и техника начали создавать эти средства, человечество всерьез берется за защиту и очистку среды.

И, как всегда, спор перешел на то, над чем бьются эти люди. Как осваивать Север, как брать его богатства. Возводить ли в тундре, на вечной мерзлоте, мелкие города и поселки или пробиваться в ее глубь налегке — мощными подвижными экспедициями, применяя блочный метод строительства.

Вишневский был сторонником прорыва на Север «налегке». Он даже опубликовал в журнале статью, в которой экономически и социально обосновывал целесообразность такого «прорыва». Ему сразу возразили специалисты — на Севере не те масштабы. Наскоком не возьмешь. Нужно планомерное наступление в глубь Севера, нужно его обживать. Вот и сейчас речь шла о покорении природы человеком. Люди все дальше и дальше проникают на Север, в горы, пустыни. Они подчиняют себе необузданные силы природы.

На эти «необузданные силы» горячо напирал заядлый спорщик Вадим Кузовлев. Он говорил о смелых проектах поворота северных рек вспять и переброске их стока в Каспий, о перекрытии Берингова пролива, направлении теплых течений в бассейн Северного Ледовитого океана и к Антарктиде. Лева настороженно слушал его запальчивую речь, недовольно морщил высокий, переходивший в большие залысины лоб, а потом сердито сказал:

— С природой не надо бороться. Ее надо уважать и жить с ней в добром и разумном согласии.

Затем он спокойно выслушал новую тираду Вадима о том, что не человек для природы, а природа для человека, и так же тихо, но твердо добавил:

— Да, человек принужден брать у природы энергию, иначе он не обеспечит свое существование. Но он обязан и помогать природе восстанавливать богатства планеты.

В конце дня, когда в институте спадало рабочее напряжение, а в приемной Сыромятникова иссякали бесконечные посетители, директор выходил из своего кабинета и брел из одной лаборатории в другую. Там, где его осаждали деловыми разговорами и всякими служебными докуками, он не задерживался, но там, где завязывалась беседа на отвлеченную тему, старик прикипал — не оторвешь.

Говорили о том, что наука и искусство перестали жить в мире и согласии.

— Особенно этот разлад стал заметным в наше время, — настаивал Вадим. — Специалисты наводнили мир, отодвинув служителей муз.

Сыромятников сразу же включился в спор:

— Ученые всегда жили в глубокой дружбе с искусством. Вспомните, Эйнштейн очень любил музыку, сам играл на скрипке, наслаждался Моцартом, Бахом, всю жизнь перечитывал Достоевского… Дарвин в молодости увлекался Шекспиром, Мильтоном, Шелли. Наконец, наш современник, отец кибернетики Винер писал романы…

Сыромятникову возразили, назвав не менее выдающихся ученых, которые были равнодушны к искусству.

— Взрыв научных и технических знаний потеснил литературу и искусство, — наседал на Сыромятникова все тот же Вадим. — В двадцатом веке они уже не занимают