воспоминаний через Екатеринбург к новой столице Верховного Правителя. В Екатеринбурге пришлось задержаться лишь столько, сколько потребовалось времени, чтобы побывать во французском консульстве по делу майора Гибера и инженера Гро и для исполнения некоторых формальностей по получению в отделе военных сообщений содействия для безостановочного продвижения семьи и себя до Омска.

Несколько часов свободного времени было потрачено на ознакомление с городом, являющимся столицей нашего богатого Урала и в то же время могилой всей многострадальной семьи, мученически погибшего в нем последнего Императора Всея России… С безграничной и неподдельной скорбью, обнажив голову, долго простоял перед домом Ипатьева пишущий эти строки, быстро перебирая в своей памяти все моменты, в которые ему посчастливилось лицезреть при жизни погибшего русского Монарха в Москве, в Петрограде, на Кавказском фронте и в Крыму. Сверлили душу и сердце и те кошмарные рассказы, которыми хвалился в Перми комиссар Бирон… Сердце и ум не воспринимали того ужасного факта, что вот из этих по-лузарытых в землю окон подвального этажа дома екатеринбургского купца Ипатьева неслись к небесам душу раздирающие вопли избиваемых по-звериному Венценосцев Российской империи. И на эти крики неземных страданий не посмел подоспеть на помощь ни один слышавший их русский человек… Боже, Боже, Праведный, как велика чаша страданий, которую Ты уготовал Своему Помазаннику и всему русскому народу!.. Жутко было находиться около этой голгофы царственных мучеников, но еще труднее было отойти от нее и перестать думать о ней для того, чтобы обратиться мыслями к своим личным житейским делам. Казалось бы, нужно было веки вечные стоять у дома Ипатьева и только думать, мучительно думать о том, что было и что произошло… Как мелки и ничтожны казались в этот тягостный миг сознания все житейские наши радости и невзгоды. Царя в России нет, как нет и самой России.

Быстро отступавшие, неорганизованные в первый период борьбы на Приволжско-Уральском фронте большевистские части не успели привести в негодность линии железных дорог этого района, и посему путешествие по ним можно было совершать без особых препятствий и затруднений.

Из Перми в Екатеринбург пришлось ехать обычным воинским эшелоном в товарном вагоне, ибо в первые дни после занятия белыми города подвижной состав находился в хаотичном состоянии. От Екатеринбурга до Омска движение пассажирских поездов было налажено достаточно хорошо, и потому переезд этот был совершен в условиях обычного на русских железных дорогах комфорта.

На рассвете 1 января 1919 года, то есть в самый день Нового года, автор настоящих воспоминаний приехал в столицу Верховного Правителя адмирала Колчака. Морозное зимнее утро придало большому сибирскому городу весьма суровый вид. Смесь городских провинциальных картинок с нахохленностью некоторых сановных вельмож, с портфелями под мышкой, важно шествовавших в свои департаменты, придавала Омску не свойственный его прежним традициям по-луторжественный, полукомический колорит.

Личная резиденция адмирала А.В. Колчака скромно укрылась от глаз широкой публики в стороне от главных улиц, располагаясь на берегу могучего и плавно текущего Иртыша. Небольшой, но просторный особняк вмещал в себя и личную квартиру адмирала, и его официальную резиденцию. При первых же представлениях Верховному Правителю по службе бросилось пишущему эти строки в глаза некоторое сходство устройства расположения и плана приемной, бильярдной и кабинета адмирала Колчака с той частью запасной половины Зимнего дворца в Петрограде, в которой летом 1917 года принимал с докладами «некоронованный президент» Всероссийской Республики А.Ф. Керенский. Большой бильярд находился между приемной и кабинетом адмирала и около него, он, так же как и Керенский, принимал тех, кто имел у него аудиенцию общего и несекретного характера.

Сам адмирал Колчак имел весьма утомленный и безразличный вид. Не чувствовалось в его настроении того подъема, которым он горел на одном из памятных тайных заседаний в Корниловские дни в Петрограде. Когда зашел разговор с ним об этих воспоминаниях, от которых отделял промежуток времени около полутора лет, адмирал, грустно улыбнувшись, осведомился о судьбе некоторых из участников незабытых им заседаний, но говорил о них таким тоном, что, видно, это его теперь интересовало не больше, «чем прошлогодний снег». Тяжелым крестом уже тогда легла на его плечи власть Верховного Правителя, которую воспринял он перед этим всего лишь только полтора месяца тому назад.

Воля к власти у адмирала Колчака, как показалось в то время, совершенно отсутствовала. Если в Петроградский период он с подъемом шел навстречу революционной буре, то теперь, испытав немалые тернии, видимо, он обнаружил уже признаки заметного разочарования. Полупассивное настроение Верховного Правителя явно не понравилось тогда автору настоящих воспоминаний. В единоличном принципе Верховной власти, призванной сломить такого серьезного и жестокого врага, как большевики, что можно было видеть иное, как не самую твердую диктатуру, черпающую силы и уверенность только из своего собственного волевого «Я», не знающего ни страха, ни препятствий.

Лицо, на которое пал бы такой ответственный жребий, должно было бы отличаться сверхъестественными качествами не только военачальника, но и политика, активиста, пропагандиста, именно такого, какими мы раньше видели хотя бы того же Керенского, а потом Ленина, Троцкого и других. Адмирал не должен был бы оставаться только «адмиралом», но, как вынес первое свое впечатление автор настоящих воспоминаний в Омске, А. В. Колчак был не на своем месте. Он не вдохновлял на политический подвиг людей, он не имел с ними общего языка, он не импонировал, наконец, ни своим пафосом, ни своим политическим обоснованием. Будучи адмиралом, он не правил тем государственным кораблем, который попал, почти случайно, под его управление, но он сам плыл по «воле волн» неустойчивой и разнобойной политики и подпадал под различные персональные, партийные и даже иностранные влияния…

В Омске адмирал Колчак создал самую обыкновенную канцелярскую рутину во всех министерствах и ведомствах и дал возможность развиться невероятному бюрократизму там, где должна была властвовать только одна жизнь, кипучая, творческая, созидательная. На этой почве потом пышным цветом распустилась канцелярская мертвечина, которая убила и самое дело, и самого же несчастного адмирала А. В. Колчака.

Под этими ничего не сулящими настроениями приходилось приступать автору сих воспоминаний к работе в должности помощника начальника главного штаба омского военного министерства. Не чувствовалось уверенности в том, что безгранично тяжелая задача пресечения широко развившегося интернационального движения в России и восстановления нормального правопорядка в стране или хотя бы в такой части ее, как в Сибири, могла быть достигнута под властью адмирала А.В. Колчака. Может быть, подобному выводу и настроению способствовали воспоминания петроградского периода совместной работы с адмиралом, когда последний предназначался на возглавительные роли в дни Корниловского движения. Как-никак, надо было находить выход из