В России в национальных консервативно-либеральных кругах, сгруппировавшихся около прогрессивного блока, отставка Сазонова естественно вызвала еще более сильную реакцию, совершенно независимо от той реальной международной политики, которую должен был вести новый министр ин. д. Вел. кн. Ник. Мих. счел необходимым предупредить Царя о весьма «опасном симптоме», который представляет собой взбудораженное общественное мнение в связи с отставкой Сазонова: «Почти вся пресса (кроме «Нов. Времени» и «Земщины») сделала из Сазонова великого человека и своего рода сверхпатриота; все земства, общественные учреждения, союз городов, промышленные комитеты и т.д., послали ему соболезнование… и создали для него особую популярность». В. кн. представлялся чрезвычайно опасным подобный разрыв между правительством и обществом после войны. «Сe n’est pas pour blaguer» (т.е. это не «болтовня»), – заключал Ник. Мих. Это «общественное мнение» давило в свою очередь на союзных дипломатов. Получался заколдованный круг самовнушения.

В такой атмосфере и рождались слухи, связывавшие имя Штюрмера с реальными шагами по подготовке сепаратного мира. Английский посол, хоть и отмечал в воспоминаниях, что с уходом Сазонова в министерстве ин. дел стало преобладать «немецкое влияние», все же в своих донесениях в Лондон был осторожен в фактических выводах относительно «реакционера и германофила» Штюрмера, который «слишком хитер, чтобы защищать мысль о сепаратном мире с Германией». В августовском донесении в министерство, которое Бьюкенен цитирует в воспоминаниях, он ограничивался лишь указанием на то, что не может «рассчитывать на надежные отношения с человеком, на слова которого нельзя положиться и чьи мысли направлены исключительно к осуществлению собственных честолюбивых замыслов, хотя личный интерес и заставляет его продолжать иностранную политику своего предшественника, но судя по всему, он в душе германофил».

У французского коллеги английского посла было больше экспансивности. В конце сентября он записывал в дневник интимную беседу с неким Е. (haut fonctionaire de la Cour), вкладывая в его уста, возможно, многое от самого себя, – из того, что Палеолог получал от своих платных осведомителей (о них он откровенно говорит). Так, этот Е. во время завтрака в посольстве открыто ставил вопрос, почему французский и английский послы не положат конец «измене» Штюрмера. «Мы ждем возможности формулировать против него точные обвинения» («un grief pre′cis»), – отвечает Палеолог. Формально послы ничего не могут поставить в вину министру ин. д. Он исключительно корректен и всегда заявляет о «войне до конца» (la guerre a outrance), «никакого послабления для Германии». Что касается до его потайных действий, то у послов только интуитивные впечатления, подозрения… Каковы же положительные факты, убедившие имевшего при Дворе высокое звание Е. в очевидной «измене» министра? Весь консорциум, состоявший из Распутина, Добровольского, Протопопова и др., имеет второстепенное и подчиненное значение – они простой инструмент в руках анонимного синдиката, малочисленного, но чрезвычайно могущественного, который вследствие утомления войной, боязни революции требует мира. Во главе этого синдиката, конечно, находятся представители прибалтийской знати и придворного мира. С ними крайние реакционеры из Гос. Совета и Думы и господа из Синода, финансовые тузы и крупные промышленники. Через Штюрмера и Распутина они держат в своих руках Императрицу, а через последнюю и Императора. На замечание Палеолога, что Царь никогда не пойдет на разрыв с союзниками, предтеча всех последующих научных «марксистских» концепций говорит послу, что все упомянутые злоумышленники организуют убийство Царя или принудят его к отречению в пользу сына под регентством Царицы. «Будьте уверены, – утверждал Е., – что это план Штюрмера или скорее тех, кто им руководит. Для достижения своих целей они не остановятся ни перед чем: они спровоцируют забастовки, волнения, погромы, продовольственные кризисы; они создадут повсюду такие затруднения, что продолжение войны сделается невозможным» (как это удивительно напоминает записки Деп. полиции!). Палеолог подвел в беседе итог и резюмировал: самое главное сломить Штюрмера, я буду работать над этим.

Можно ли сомневаться, что рассказ Палеолога о Штюрмере, как о переворотчике, как об участнике дворцового переворота справа, сплошная фантазия посла или его платных и неплатных осведомителей. Слишком мало новый премьер подходил к такой активной роли. Характеристика его в этом отношении товарищами по кабинету (Хвостовым, Наумовым, Покровским) довольно единодушна. Пассивный выполнитель велений свыше, без малейшей инициативы, человек ограниченный, которому нечего было сказать своего (по словам Крыжановского, в былые времена Плеве зло говорил о своем ближайшем сотруднике: «Гурлянд – это мыслительный аппарат Штюрмера»), человек, от которого «отскакивает» вся сущность вопросов, «ходячий церемониал», «какой-то футляр», по выражению Наумова, – держался в Совете министров во всех важнейших вопросах «как истукан», и даже не потому, что был очень хитер, фальшив и двуличен (Хвостов), а потому что, по мнению Покровского, заместившего Штюрмера на посту руководителя внешней политикой, находился уже в состоянии «старческого склероза». «Рамольный человек», но человек «большой выдержки», умевший «очень глубокомысленно молчать», – добавляет характеристику не то подручный премьер-министра, не то приставленный к нему для наблюдения Манасевич-Мануйлов.

Сугубо отрицательная характеристика, свидетельствующая о духовной пустоте преданного верховной власти царедворца, значительно преувеличена. Преувеличен даже старческий маразм Штюрмера в дни его премьерства. Сделанные лично Штюрмером резюме его всеподданнейших докладов не подтверждают такого мнения. Штюрмер вовсе не был таким полным ничтожеством, таким безличным, как изображали его преимущественно после крушения старого режима во время революции. Он издавна довольно «неуклонно» вел свою линию, – отметила еще в 1904 г. генеральша Богданович непременного посетителя ее «политического салона», каким был находившийся тогда в оппозиции сотрудник Плеве, сам собиравший у себя «благомыслящих людей». Был ли он «без лести предан» Монарху? Богданович записала в свое время отзыв Штюрмера о Царе, которого он находил фальшивым, и о Царице, которую считал находящейся на грани сумасшествия. (Надо отметить, что Штюрмер принадлежал к числу тех немногих царедворцев, которые не позволяли себе во время допросов в Чр. Сл. Ком. никаких отрицательных экивоков в сторону представителей павшей монархии.) Карьеризм не сбивал Штюрмера с позиции, им занятой. В 1908 г. он был общепризнанным кандидатом правых в председатели Совета министров. Будучи членом Гос. Совета, впоследствии он сумел организовать у себя один из наиболее видных центров политического сосредоточения правой общественной мысли, остро и широко реагировавшей на все злободневные вопросы текущего момента. Руководил прениями и делал заключения, по словам Белецкого, давшего в своих показаниях подробную характеристику «политического салона» Штюрмера, всегда сам хозяин…

Тенденциозность свидетелей, изображавших в Чр. Сл. Ком. заместителя