(«Берл. Тагеблат»). «Мы, немцы, не имеем никакого права и основания жалеть об этой новейшей перемене в русском правительстве. Штюрмер не будет препятствовать возникающему в России желанию мира» («Кельнская Газ.»). «Особенно интересна, – подчеркнул думский оратор, – статья в “Нейе-Фрейе-Прессе” от 25 июля. Вот что говорится в этой статье: “Как бы не обрусел старый Штюрмер (смех), все же довольно странно, что иностранной политикой в войне, которая вышла из панславянской идеи, будет руководить немец (смех). Министр-президент Штюрмер свободен от заблуждений, приведших к войне. Он не обещал… что без Константинополя и проливов он никогда не заключит мира. В лице Штюрмера приобретено орудие, которое можно употреблять по желанию. Благодаря политике ослабления Думы, Штюрмер стал человеком, который удовлетворяет тайные желания правых, вовсе не желающих союза с Англией. Он не будет утверждать, как Сазонов, что нужно обезвредить прусскую военную каску”».

Отклики немецкой печати воздействовали и на союзное общественное мнение – на дипломатов. В той же речи в Думе Милюков, как очевидец, побывавший в это время снова в Лондоне, говорил, что впечатление от отставки Сазонова было удручающим – «полного вандальского погрома». Лидер оппозиции не остановился перед тем, чтобы рассказать с кафедры Гос. Думы, что он натолкнулся в Лондоне на «прямое заявление», ему сделанное, что с «некоторых пор враг узнает наши сокровенные секреты и что этого не было во время Сазонова» (стенограмма отмечает возгласы слева: «Ага»). Сообщая о «столь важном факте», Милюков отказывался назвать «его источник», прибавляя, что «если мое сообщение верно, то Штюрмер, быть может, найдет следы его в своих архивах». (Родичев с места: «Он уничтожил их».) В показаниях Чр. Сл. Ком. Милюков разъяснил, что подобное предупреждение ему сделал посол в Англии Бенкендорф, в откровенной беседе рассказывавший, что «появление Штюрмера испортило все его отношения, что он привык пользоваться доверием иностранцев, что всегда ему предупредительно сообщали всякие секретные сведения, а теперь он оказался в таком положении, что, когда он приходит, то от него припрятывают в стол бумаги, никогда не показывают и что, когда он, шокированный этой переменой, спросил о причине, то ему сказали: «Знаете ли, мы не уверены теперь, что самые большие секреты не проникнут к нашим врагам. Напротив, мы имеем признаки, что каким-то способом эти секреты становятся известными неприятелю со времени назначения Штюрмера». На вопрос председателя, не было ли у Милюкова возможности «определить тот способ, которым… эти тайны, сообщаемые русскому правительству, могли проникать в руки наших противников», свидетель мог только сказать, что он «дальнейших разведок не делал». «Это был слишком деликатный вопрос, чтобы к нему прикасаться». В беседах с английским послом Милюков «намеренно избегал дальнейших разговоров»315.

Комиссия, вероятно, была разочарована такой отговоркой Милюкова, ибо, допрашивая перед тем Штюрмера, она, в лице Родичева, на основании сообщенного в речи Милюкова 1 ноября, старалась уличить бывш. министра ин. дел. Родичев выразил удивление, что министр не попытался узнать, каким образом профессиональные тайны проникали к врагам, – его обязанностью было «прежде всего проверить, а не опровергать». «Если бы это было, – отвечал Штюрмер, – Бенкендорф сообщил бы министру ин. д., но подобного сообщения не было» «Почему же вы думаете, что гр. Бенкендорф верил министру ин. д., после того, как это случилось? – продолжал Родичев: – Почему вы думаете, что гр. Бенкендорф не опасался, зная, что сведения, отправляемые в мин. ин. д., попадают в руки врагов. Еще бы вы захотели, чтобы он вам посылал это свое заявление. Он его и сообщил другому лицу, которое могло его проверить и которое могло вам предъявить официальное обвинение…» Родичев ошибался: в действительности Штюрмер получил от Бенкендорфа две секретные телеграммы, показывающие, несмотря на их официальный характер316, что Милюков, увлеченный политической борьбой, чрезвычайно усилил то, что ему мог в конфиденциальном порядке сообщить посол в Англии (яркий пример точности, с которой Милюков передавал свои беседы, мы видели на изложении слов Неклюдова). В телеграмме от 13 июля, сообщая о сожалении, которое вызвала в Англии отставка Сазонова, Бенкендорф писал: «Ни одна газета не выразила сомнение в ослаблении уз, связывающих ныне обе империи, и не выражала опасений насчет какого-либо изменения в этом отношении – тем не менее, чтобы избежать всяких колебаний на этот счет в общественном мнении, я полагаю, что какое-то официальное и гласное обязательство в этом отношении, будь то через прессу или другим путем, необходимо в самом скором времени». В телеграмме 1 сентября Бенкендорф подробно изъяснял возможную позицию в будущем Англии (его сообщение само по себе чрезвычайно характерно): «Дымка, которой подернулось доверие к России – доверие, до сих пор неоспоримое и непоколебимое, – легка, но она существует, и я изменил бы всем своим обязанностям, если бы не предупредил вас о ней, так как она служит постоянным оружием нашим врагам… Для того, чтобы разорвать эту дымку, надо очень немного, и я могу только возвратиться к тому способу, о котором позволил себе намекнуть в предыдущей телеграмме – к определенной и категорической декларации, вполне естественной при настоящих обстоятельствах… Само собой разумеется, что здесь дело не идет о нашей верности союзному договору. Вопрос об этом никогда не поднимался ни в какой области. Но дело идет о будущем, о нашем твердом намерении поддерживать после войны принцип англо-русского соглашения»317.

Нет дыма без огня. Что же все-таки мог сказать в частной беседе Бенкендорф Милюкову? Смешно думать, что новый министр ин. д., как бы он ни был германофильски настроен и даже просто национально преступен, сразу стал выдавать сокровеннейшие тайны врагам через посредство «своих тайных агентов». На это довольно грубо намекал Родичев в Чр. Сл. Ком. Никаких изменений в составе министерства Штюрмер не произвел, поэтому вполне искренне он мог ссылаться – в своей уверенности, что фактов, рассказанных Милюковым, не могло быть – на то, что министерство организовано было Сазоновым, «так долго» состоявшим министром. Но был факт, когда секретный английский документ, связанный с назначением Штюрмера министром, попал в немецкую прессу. Так случилось с письмом ст. секретаря лорда Гардинга 8 июня по поводу «тяжелого впечатления», которое в момент переговоров с Румынией произвела отставка Сазонова; «поразительно, какую скверную роль играют всегда русские реакционеры», – добавлял министр, одобряя телеграмму Бьюкенена Царю по этому поводу. Английский посол позднее в воспоминаниях довольно просто объяснял в данном случае факт осведомления немцев: «Я старался сохранить в строжайшей тайне мою телеграмму к Государю, но один из наших почтовых мешков…