Как смолол скалы, как сосны сжевал, как вымотал меня ручей...

Я смотрел только под ноги, только на руки, лишь на камни и бревна. А на гребне большого завала поглядел в сторону и увидел Ангару. Другой берег — черно-зеленый с белесыми проплешинами скал. На них лежат облака и шевелят рваной бахромой. День хмурится, и река серая, и густо-зеленая, и совсем пустая. Ни лодочки вдали.

Потом ручей выполз наружу. Камни сразу покрылись скользкой зеленью. Сапоги не держались на них.

...Вот как. Здесь забродный камень. Скалы с обеих сторон ручья подходили к самой реке. Их каменные полотнища ныряют под воду и растворяются в быстрине. Ручей вытекает словно из ворот. А мне из них не выйти.

Я постоял у скалы. Вода неслась безмолвно и напористо, подгладывая каменную стену. Скала дышала ледяной сыростью.

По берегу тут не пройдешь. Надо снова подниматься вверх, идти в обход... Я снял сапоги, лег на холодный песок. Все сжалось внутри. Песок холодил горевшие ноги и грудь. Я уткнул лицо в руки. В глазах плыли камни, завалы — весь мой путь, весь ненужный спуск сюда. Как нелепо и глупо я заблудился. Может, никто и не узнает, как... А узнает — будет смеяться. Да, просто анекдот, только не смешной. Митя с Николаем Нилычем ушли на съемку. Я занялся своим делом. Какое у меня дело? Я вроде подсобного рабочего в отряде — веду лодку, слежу за моторами, заливаю бензин в бачки, помогаю изыскателям, чем могу. Вот и в тот день я разбил палатку, разложил костер, пошел за водой к ручью. И совсем рядом увидел рябчика. Чем не жаркое! Бросил палку. Птица отлетела в сторону и снова села. Еще раз бросил. Опять отлетела. И так увела меня в тайгу, запутала в зарослях — обратной дороги найти не мог: все перемешалось в голове. Вот лежу измученный.

Но я встал и полез по камням назад. У меня не стало ни ног, ни рук, ни тела. Была только мысль, что надо обогнуть скалы и выбраться на берег. Он приведет к жилью.

В тот вечер я не дошел до реки. Когда стало смеркаться, лег в сосняке на хвою, укрылся, как мог, от комаров и полетел в какую-то горящую бездну. В ней были только угли, пылающие стволы и ни одного родничка воды.

1

Проснулся утром. Что-то случилось. Тайга трещала, гремела и выла. Я открыл глаза. Деревья стояли спокойно. Ветра не было. Грохотало небо. Это был вертолет. Я вскочил. Он мелькал за соснами, за густыми лапами кедров, за черными вершинами пихт. Он уходил и возвращался. Может быть, он искал меня. Сразу я не подумал об этом. Через такую гущину летчики не могли меня увидеть. Я побежал вслед за вертолетом: хотел найти полянку. Он еще раз прогремел над головой и застрекотал вдали. Я шел быстро. Я все время прислушивался. Он больше не приближался.

Я сразу устал. Ведь только утро, а я уже устал. Продрался через пихты и вышел на открытое место. Вертолета совсем не слышно. Зачем теперь мне открытое место! Да и какое оно открытое... Это гарь. Я сел на обугленный ствол. Выше головы тянулся кипрей. Яркие цветы резали взгляд. Стебли стояли плотно друг к другу, их заплели вьюны и всякая трава. Здесь затеряешься, как в лесу.

Идти было душно. У самого лица горящие свечи кипрея, из-за них ничего не видно. На каждом шагу обгорелые стволы и сучья. Руки и лицо в крови от мошки.

Кое-где в серое небо воткнулись черные изъеденные огнем стволы. Не верится, что когда-то они были деревьями. Один совсем плоский, с длинной дырой вдоль. Другой с бычьей головой на вершине. Только их я и вижу из зарослей. Они мне вместо вешек. Без них заблудишься, ведь трава у самых глаз — можно кружиться на одном месте и не заметишь этого.

А здесь, пожалуй, летчики меня увидели бы... И вертолет мог бы сесть на гарь. Я прислушался. Только комары звенят, и стучится по капюшону мошка.

На пути — поваленный ствол. Он как гладкая дорожка между стенами кипрея. Раньше на гарях я всегда бегал по стволам, чтоб скорей идти. А сейчас встал на угольную чешую — и закружилась голова. Не могу. Но дорожка уж очень хороша: не нужно раздвигать липкие стебли, выпутываться из зарослей... Тогда я пополз на коленях, придерживаясь руками за обугленные бока сосны.

Все чаще стали попадаться мертвые деревья и заросли осинника. Гарь кончалась.

В тишине мне померещилось рычание. Прислушался. Рычание доносилось откуда-то снизу, издалека. Это мог быть медведь. Но я не испугался. Мне было все равно.

Я пролез через кусты, через засохшие густые елки, и сразу открылась даль. Я стоял на обрыве. Внизу шумела речка. Я подумал, что это протока Ангары.

Иногда снизу доносилось рычание. Я стал высматривать, нет ли зверя. И тут, под самым обрывом — лодка! Уткнулась в кусты, видно лишь корму. Может, там есть и человек.

Обрыв очень крутой. Я не решился съехать. Пошел по краю, который снижался почти до воды.

Снова рычание. Но теперь я услышал еще и глухой стук. Значит, не медведь. Это вода тащит камни, и они глухо гремят и бормочут, а издали кажется, что рычание.

Я напился, вымыл руки и лицо. Разогнуть ноги было трудно. Я едва встал. Пошел по камням туда, где лодка, вверх по течению. Мне попались пу́чки — такая сочная трава с белыми зонтиками на концах. Она оказалась старой, но я жевал и жевал сладковатую мякоть, пронизанную жилами.

У лодки никого не было. Ее крепко заклинило в кустах и камнях. Наверно, оторвало где-то выше по течению и забросило сюда. Лодка совсем хорошая. Даже с веслами.

Я толкнул ее. Ни с места. Неужели не хватит сил... Влез. Перешел на корму. Теперь она покачнулась. Нос задвигался между камнями. Я оттолкнулся веслом. Поддалась!

Но весло вырвалось из рук. Течение подхватило лодку. Я попробовал править другим и его не удержал. Тоже унесло.

Я сел на скамейку. Качало и трясло. Вкус медвежьей травы во рту показался противным. Меня стало мутить. Я