– Почти все гости уже разъехались. По-моему, Странж, Агата и, может быть, Эдеа сейчас завтракают. Надеюсь, на балконе в столовой тепло. Одно дело – толпа, а другое – компания.

– Наверное, без гостей в усадьбе все иначе.

– Там почти всегда кто-нибудь гостит, пусть хоть один или два человека. Но вы правы, там все иначе. Странжа меньше отвлекают заботы радушного хозяина, что позволяет вершить более серьезные дела. Надеюсь, вы понимаете, что эти дела серьезны в особом смысле.

– Боюсь даже представить, – улыбнулась Лумивеста.

– Гикори очень счастлив. Знаете, он просто обожает свой игрушечный поезд.

– Я очень рада. Гикори – чудесный мальчик. Он вырастет прекрасным, благородным человеком.

– Вы так думаете?

– А как же иначе, в таком обществе.

– Странжу было бы очень приятно услышать это от вас. Надеюсь, вы ему сама скажете. Только постарайтесь, чтобы Гикори рядом не было.

Они рассмеялись.

– А у вас было счастливое детство? – негромко спросила Лумивеста.

– Получше, чем у других, насколько я могу судить. Моя мать была врачевательницей, отец преподавал историю в Аскорельском университете.

– И через него вы познакомились со Странжем?

– Нет. Естественно, я о нем слышал, в университете о нем все знали. В усадьбу меня привезла Эдеа, через год после того, как мы заключили консейль.

Лумивеста вздохнула, а потом спросила:

– А много ли палионов, получивших подобное воспитание?

– Вообще-то нет. Но орден сильно изменился. В Среднецарствие слагали легенды о простолюдинах, которые становились палионами. Впоследствии, когда вместо частных военных компаний возникла общегосударственная армия, стали уделять больше внимания доблестным подвигам отдельных солдат. Монарх по-прежнему единолично отбирал кандидатов, но право быть включенным в список получал любой. Правда, не все избранные проходили испытания. – Сильверн посмотрел на нее. – Многие из тогдашних палионов облекли себя славой, и доброй, вот как Алостилет, Орланс и Строгальт, и дурной – но их имена мы не будем вспоминать. Теперь, когда монархов больше нет, члены Ордена сами отбирают кандидатов, но, как свойственно всем людям, основывают свой выбор на собственных предпочтениях. И все больше и больше начинают походить друг на друга. Не все в Ордене считают, что это хорошая практика. – Он улыбнулся и добавил: – Но это не означает, что мы не в состоянии измениться.

– А кто выбрал вас? – спросила Лумивеста.

– Меня выбрала магия. Я не стал бы палионом, если бы не был арматьером. У меня не было выбора.

– В каком смысле?

– Чародейством управляет волеизъявление. Но иногда трудно сказать, кому принадлежит эта воля. В моем случае мне просто не с чем сравнивать, но я попробую. К примеру, вы знаете, что Березар – не чародей.

– Да.

– И вы видели, как через него течет магическая сила.

– Но это же не…

– Вы правы. Но хотя вы сознаете, кто наделяет его этой силой, при первой встрече с Березаром вам было очень не по себе.

– Да, наверняка это было заметно.

– Не волнуйтесь, он к такому привык. Однако не забывайте, что мы говорим о человеке, через плоть которого Богиня распространяет Ее свет. Это устрашит любого. А ему приходится жить с этим… или не жить.

– Я… я об этом не задумывалась, – сказала она, оторопев. – Скорее я полагала, что вы стали палионом по призванию и через это избрали свою магию.

– Мне легче, если окружающие так думают. – Сильверн отвел глаза. – Хотя я этого стыжусь. Все люди предпочитают легкие пути. Поэтому чародейство так привлекательно.

– А вы стыдитесь цвета своих волос? – серьезно спросила Лумивеста.

Сильверн засмеялся:

– Мой отец оценил бы ваш вопрос по достоинству. Первым делом сказал бы, что это очень по-пандектски, а потом добавил бы, что оно и понятно, ведь западины дали отпор кверкам. Но я имел в виду магию. Магические способности обычно дают о себе знать, словно бы предвещая будущее, и часто оказываются тем, с чем тебе все время приходилось бороться, зачастую не понимая почему.

– Бороться?

– Ну… – Он снова сдержал порыв обратиться к Эдее. – Вот, к примеру, ребенок отказывается петь, когда поют все вместе, неважно, хорошо или плохо, ведь их никто не судит. А потом выясняется, что этот ребенок – могущественный чароглас, и первым признаком его способностей было то, что при всякой его попытке запеть происходило что-нибудь ужасное; в конце концов для него пение превращается в кошмар, в то, чего следует всячески избегать.

– Вы сейчас об Агате?

– Нет, – возразил он. – Насколько мне известно, Агата владела чарами слова лет с четырех. Ей всегда прочили могущество, но вряд ли кто-нибудь мог предвидеть истинный масштаб ее магических способностей. – Сильверн доел омлет и протер тарелку. – Есть края, где таких, как Агата, не оставляют в живых.

– Да, я знаю, – сказала Лумивеста; по ее тону было понятно, откуда ей это известно. – А вы можете рассказать, как именно вы с боролись со своим даром?

В ее голосе слышались напряженные нотки, хотя она очень старалась их скрыть.

– Расскажу, но не сейчас, а когда мы отправимся в путь. Этой истории необходим свежий воздух.

Утро выдалось ясным; солнце струило ласковое тепло. Постоялый двор остался ждать новых путников. Сильверн и Лумивеста пустили коней мерным шагом.

– Что ж, начну-ка я рассказ арматьера, – произнес Сильверн. – Мой отец умер от сердечного приступа, когда мне было одиннадцать. Матери рядом с ним не было – ее как раз вызвали к больному. Отец преподавал пандектскую историю и за два года до смерти свозил меня в Пандреас. Я просто влюбился в руины. Пандектские храмы не похожи на другие; их копии – всего лишь бледное подобие оригинала. А отец любил их всей душой, обожал пандектскую культуру и глубоко скорбел о ее крахе. Он не питал ненависти к кверкам, слишком хорошо понимая, что история куда сложнее, чем противостояние жестоких завоевателей и благородных мыслителей, но все равно не мог их простить. Мой отец по-настоящему ненавидел войну. Опять же, хорошо зная историю, он не оправдывал войны. Он отказывался даже посещать аренетту для поддержания себя в хорошей физической форме. – Сильверн вздохнул. – Иногда он упоминал о Странже, они встречались, когда тот приезжал в Аскорель, но отец не мог понять, как можно совмещать мечту о мире с изучением войн и военного дела. Много позже Странж рассказал мне, что они с отцом часто вели долгие дискуссии в университете. Однако дома отец об этом никогда не говорил.

Лумивеста покосилась на него, но промолчала.

– Спустя полгода после его смерти я играл в мяч с друзьями на лужайке одного из