– Впрочем, я не понимаю, какое это имеет значение. Я ведь уже не играю никакой роли в жизни собственного сына.

После этих слов я прикусила язык. Что заставило меня обнажить свою душу перед Тюдором? Боясь открыться еще больше, я отошла чуть в сторону и повернулась к нему спиной.

– Вы обязательно поедете в Париж, миледи, – произнес господин Оуэн, обращаясь к моему затылку.

– Но Генриха сочли уже достаточно взрослым, для того чтобы появляться на публике самостоятельно, – уныло заметила я. – А когда его коронуют, необходимые наставления будет давать ему Уорик. Считается, что поддержка Валуа никакой ценности не представляет.

– Вы сами величайшая ценность, миледи, – ответил Оуэн Тюдор. – Это понимает даже Глостер.

Я быстро повернула голову и взглянула на него через плечо.

– Похоже, вы очень хорошо информированы, господин Оуэн.

– Быть хорошо информированным моя обязанность, миледи. – Он был совершенно невозмутим. – Вы поедете с Юным Генрихом в Париж, свидетельствуя своим присутствием, что в жилах этого мальчика течет кровь королевской династии Валуа.

– Я безумно устала быть сосудом этой самой королевской крови Валуа, – отрывисто бросила я, и мои пальцы снова сжались, на этот раз сминая пергамент.

Этим утром я как-то слишком быстро теряла контроль над эмоциями и потому должна была положить конец разговору. Вновь овладев собой и через силу улыбаясь, я бодро повернулась лицом к Тюдору.

– Благодарю вас за участие, господин Оуэн. Вы, разумеется, правы. Кровь Валуа имеет очень большое значение. А еще, как вы правильно заметили, здесь слишком холодно, а вас к тому же наверняка ждут дела. – Я жестом указала на его тяжелый теплый плащ и сапоги.

– На сегодня мои дела завершены, миледи. Я просто хотел убедиться, что у герольда есть все, что нужно для возвращения в Вестминстер. И теперь полностью в вашем распоряжении.

– В этом нет необходимости. – Я начала удаляться от него.

– Мне кажется, что необходимость есть, миледи.

– Мне ничего не нужно.

– Нужно, миледи. Просто вы не хотите в этом признаться.

Тюдор не двинулся с места. Зато я резко остановилась и оглянулась на него. Внезапно наша беседа приобрела тревожный оттенок и я увидела все вокруг себя с поразительной четкостью. Резные панели, искусная лепнина, тканые гобелены – все засияло новыми, яркими красками. Казалось, изменился даже воздух в комнате, и теперь озноб пробирал меня еще сильнее, чем от холода, которым тянуло от каменных плит пола. Я вдруг остро почувствовала, как натянута кожа на моих щеках и мельчайшие нюансы текстуры ломкого пергамента под кончиками пальцев.

А еще я не могла оторвать глаз от лица Оуэна Тюдора, словно надеялась разглядеть в его чертах, в этой решительной линии губ то, что не уловила в интонации последних слов.

Не говоря больше ни слова, Оуэн Тюдор приблизился ко мне. Расстегнув фибулу у себя на шее, он плавным жестом сбросил с плеч плащ и, не спрашивая разрешения, накинул его на меня и снова закрепил. Все это было сделано молча и с подчеркнутым равнодушием, отчужденно, хоть я и знала, что это не так.

Только закончив, Тюдор наконец сказал:

– Позвольте помочь вам, миледи. Это защитит вас от холода.

Благодаря такой последовательности действий он просто не дал мне возможности отказаться. Очень умно с его стороны, решила я.

Толстая шерстяная ткань еще хранила тепло его тела, складки охватывали меня со всех сторон, а воротник прижимался к шее. Но меня все равно трясло, потому что, застегивая фибулу, Оуэн Тюдор невзначай провел руками по моим плечам, осторожно остановившись у горла. Потом он поправил воротник у меня на затылке и я задрожала еще сильнее, ведь это движение заставило меня заглянуть ему в глаза.

– Вы очень добры, – тихо произнесла я.

– Должность дворцового распорядителя предполагает, миледи, что я буду делать все, чтобы по возможности облегчить ваш жизненный путь. Для этого вы меня и нанимали.

Его голос, такой же серьезный, как и лицо, звучал ужасно официально – но в то же время благородно и великодушно. В тот самый миг я вдруг поняла, что внимательность Тюдора не имеет ничего общего ни с его служебными обязанностями, ни с исполнением долга, которое от него ожидалось. В его действиях сквозило нечто гораздо более личное. К моему ужасу, мне на глаза навернулись слезы, горло сдавило спазмом. Видя это, Тюдор, смутив меня еще больше, вынул из складок своей туники лоскут ткани и спокойно, без суеты промокнул им слезы на моих щеках. Сначала я было отшатнулась, но потом замерла, позволив ему продолжать. Сердце мое стучало тяжело и гулко, и я была почти уверена в том, что Тюдор чувствует его вибрации.

– Я готов на все что угодно, лишь бы унять вашу печаль, – тихо произнес он, закончив вытирать мои щеки и аккуратно промокнув напоследок кончиком ткани мои ресницы.

– Зачем это вам? Я для вас ничего не значу…

Интересно, кто и когда стал бы утирать мне слезы просто для того, чтобы, как он выразился, унять мою печаль?

– Вы моя госпожа. Моя королева.

И тут я резковато рассмеялась, горделиво подняв подбородок и стараясь не показывать, что разочарована его нежеланием признать более личные мотивы. Я ошиблась, оценивая возникшее между нами напряжение: оно существовало лишь в моем измученном воображении.

– Благодарю вас за преданность, господин Тюдор. Утирание слез – это именно то, чего ожидает от слуги его госпожа.

– А еще, – продолжал он, беря меня за руку, как будто и не слышал моих слов, – вы, миледи, очень много для меня значите.

Мое дыхание замерло.

– Господин Тюдор…

– Да, миледи?

Мы в упор смотрели друг на друга.

– Я вас не понимаю…

– Что же тут непонятного? Что я волнуюсь за вас? Что ваше благополучие меня заботит? А разве может быть по-другому?

Я судорожно вдохнула и с трудом выговорила:

– Так не должно быть.

– Нет, должно! – ответил Тюдор; складки в уголках его рта сурово углубились, а в голосе неожиданно появилась хрипотца. – Дворцовому распорядителю никогда не следует переступать границы уважительной пристойности по отношению к своей госпоже, ведь иначе ему грозит увольнение. Он должен быть образцом благоразумия и осмотрительности.

Что это? На миг я заколебалась, обдумывая встревожившее меня заявление, а затем без труда вернулась к привычной роли.

– В то время как вдовствующая королева всегда обязана быть холодно отчужденной и сдержанной, – осторожно заметила я, не сводя глаз с его лица.

– Слуга обязан служить.

Я злилась на свою сверхценную кровь Валуа, но, судя по тому, с какой едкой уничижительностью господин Тюдор произнес слово «слуга», это было ничто по сравнению с его состоянием. Я вдруг поняла, что в