– Ошибаюсь, перепутал… – обескураженно пробормотал дядюшка Кристобаль, извлекая только что упрятанный платок. – Ну, может, есть еще один гранд де Мена. Кто разберет эту знать, женятся на близких родственниках, чтоб земли не делить, носят одинаковые имена, – огорченно бормотал он, потирая платком лысину. Ему явно хотелось порассказать о былых днях, о боях и пожарищах, но резкая отповедь гранда изрядно его обескуражила.

– С тех пор как Иисус почтил меня должностью духовного наставника Санта де ла Пенья, – вступил в разговор падре, успевший расправиться с двумя кусками курицы и теперь жаждавший поспособствовать пищеварению с помощью разговора, – немало знатных особ посетило наш городок. К сожалению, должен отметить, что большинство заражены одной и той же болезнью нашего века – прискорбным вольнодумством. Где уважение к сединам, где почтение перед старшими?! Как может юноша ваших лет, тем более гранд, представитель благородной семьи, так разговаривать с пожилым человеком?!

Сантьяго хотел было ответить, но сидевший рядом Ленсио сжал его локоть и прошептал на ухо:

– Не обращай внимания! Падре оседлал любимого конька. Он кормит жвачкой своих нравоучений любого, кого сумеет зацепить.

Страсть к обличительным речам была одной из тех маленьких слабостей, которую представители высшего общества Санта де ла Пенья прощали своему падре. За воскресную проповедь он не выговаривался, увы, прихожане не могли столь долго сидеть в храме, сколько ему бы хотелось, поэтому жар обличения клокотал в нем, точно магма в огнедышащем вулкане. Горячая кровь ударяла в голову склонного к апоплексии священнослужителя, и он искал способ избавиться от снедающего его разум жара.

Дон Алэрико снова попросил наполнить бокалы и провозгласил тост за здоровье августейших особ, короля Фердинанда и королевы Изабеллы. Все выпили, и в образовавшуюся паузу немедленно вклинилась жена префекта.

К концу ужина Сантьяго с огорчением понял, что вряд ли сможет приспособиться к этому обществу. Он не умел подлаживаться, произнося любезные фразы, когда не был согласен с собеседником, не мог лукавить, не хотел и не любил притворяться. За столом он терпеливо сносил потоки красноречия жены префекта, а после ужина, когда гости переместились в гостиную и Ленсио хотел было поближе познакомить Сантьяго с сестрами, к нему словно пиявка присосался сеньор исповедник и завел разговор о необходимости более серьезного отношения к религиозным обязанностям католика. Ему понравилось, что во время ужина Сантьяго молча снес поучающую филиппику, и падре возомнил, будто отыскал новые уши, куда сможет влить немалую долю переполнявших его обличительных речений.

– Только вера, – настаивал падре, багровея лицом, – только чистая и беспримесная католическая вера способна спасти подрастающее поколение от вольнодумства и греховной распущенности!

Он явно хотел посудачить с грандом о нравах современной молодежи и намекнул, что в качестве исповедника мог бы помочь ему облегчить душу и совесть. Увлекая Сантьяго подальше от столика, уставленного бутылками вина, он с таинственным видом предлагал явиться завтра же к нему в храм и поведать о грехах юности.

– Повинись, шалунишка, – призывал он, крепко дергая Сантьяго за рукав, – и с моей помощью Иисус простит тебя…

Когда Сантьяго удалось вырваться из объятий любопытного падре, гости уже стали собираться по домам. Вечер кончился. Вспоминая на следующий день это бесконечное занудство, Сантьяго отметил про себя, что единственным светлым пятном на фоне мрачного действа была смущенная улыбка Тониа. Прощаясь, она тихонько сказала, приседая перед Сантьяго, словно перед важной особой:

– Пожалуйста, не сердитесь на моего дядюшку. Он вечно все путает! Я прошу у вас за него прощения.

– Ну что вы, – отозвался Сантьяго. – Я вовсе не рассердился. Как можно!

Она подняла на него глаза, робко улыбнулась, и в этот момент Сантьяго увидел, что улыбка необыкновенно ее красит и, улыбаясь, Тониа становится даже не миловидной, а хорошенькой.

Ночь выдалась теплая, лунная. Высокие спокойные горы, с трех сторон окружавшие Санта де ла Пенья, дремали, залитые серебряным светом. Дома, застывшие на границе между черной пучиной неба и бездонной пропастью моря, казались единственной реальностью в призрачном мире иллюзии. На улицах царила тишина, из-за отсутствия вечерних развлечений в городке ложились спать рано.

Юноши медленно шли по булыжной мостовой, вдыхая свежий воздух, принесенный ночным ветерком. Изредка невнятные выкрики пьяницы или неумелая серенада влюбленного нарушали покой городка. Моросил дождь, тихий, насыщенный грустью дождь, какие бывают в середине лета, но Сантьяго не спешил добраться до укрытия, наслаждаясь тишиной и покоем. Он шел, блаженно улыбаясь миру и себе в этом мире, еще не осознавая, что подлинной причиной удовольствия был не свежий запах моря, и не лунный свет, и не дождь, не тишина и не покой, а молодость.

– Ну, как тебе сестры? – негромко спросил Ленсио, словно боясь потревожить сонный покой городка.

– Не очень, – честно признался Сантьяго. – Старшая со своей пунцовой физиономией пробуждает воспоминания о пожаре, а костлявость младшей вызывает жалость.

– Неужели портовые шлюхи Кадиса тебе нравились больше?! – неожиданно вскипел Ленсио.

– Что с тобой, друг? – удивился Сантьяго. – Похоже, ты не просто волочишься за Ольгонзой, а влюбился в нее не на шутку!

– Ерунда, – хлопнул его по плечу взявший себя в руки Ленсио. – Вырвалось, забудь. Да ты ведь, насколько я помню, совсем не уделял внимания ночным розам Кадиса, а вместе с Пепе искал в подземелье дверь Живого аббата?

Ленсио явно пытался перейти на другую тему, и Сантьяго поддался, поплыл по руслу разговора. Если бы он обратил должное внимание на якобы случайно вырвавшуюся фразу и запомнил, что вызвало искреннее возмущение Ленсио, трагедии, случившейся в городке несколькими неделями позже, могло бы не произойти.

Они немного повспоминали Навигацкое, зубрежку, учителей, пирушки и незаметно оказались у дверей дома Сантьяго.

– Ты не боишься ночной сырости? – запоздало спросил Ленсио, заметив, что его попутчик не спешит укрыться под навесом крыльца.

– Я чувствую себя совершенно здоровым!

– Хорошо ведьма тебя попользовала, – усмехнулся Ленсио. – Вот бы и мне полечиться пару деньков в ее постели. Как она вообще, поделись?

Его многозначительная улыбка говорила сама за себя, но Сантьяго пропустил вопрос мимо ушей, сделав вид, будто не понимает, о чем речь.

– Поила меня отварами, почти все эти дни я проспал.

– Дни ладно, а ночи? – усмехнулся Ленсио. – Неужели у тебя не хватило смелости полезть к ней за пазуху?

Сантьяго не ответил, а смотрел на Ленсио, словно ожидая продолжения монолога. И тот сдался.

– Так ты все еще хранишь целибат? Ну, Сантьяго, это попросту глупо! Жизнь моряка не похожа на жизнь курсанта или монаха. Сегодня ты цел и здоров, а завтра какой-нибудь Барбаросса отрубит тебе руку или ногу или вообще лишит