Второй год новой, послекрепостнической эры начался скверно.

Прекраснодушные мечтания умеренных либералов о сплочении всех «передовых сил» общества для продолжения реформ рухнули. Раскол, постоянно деливший «передовые силы» по различным второстепенным вопросам, произошел по вопросу кардинальному, наисущественнейшему.

Тихий летописец эпохи профессор Никитенко 20 февраля 1862 года закончил для валуевской «Северной почты» статью о прогрессе, конец которой вылился в сильную критику «наших крайних прогрессистов». Будучи врагом всяких резкостей в печати, Никитенко сам снял несколько страниц, ограничившись легким упоминанием о существующем течении. Его отступление объяснялось не столько осмотрительностью – он не желал быть превратно понятым. Его приятель Иван Александрович Гончаров не раз советовал быть «осторожным», ибо многие порицали Никитенко за осуждение действий студентов.

В те февральские дни Петербург обсуждал тверские события. Созванный 12 декабря 1861 года съезд мировых посредников Тверской губернии (все из дворян) высказался за необходимость следующих реформ: 1) преобразование системы управления финансами, дабы она не зависела от произвола правительства, 2) учреждение независимого и гласного суда, 3) введение полной гласности во всех отраслях управления, без чего не может быть доверия правительству, 4) уничтожение антагонизма между сословиями. Средствами совершения названных преобразований виделось никак не правительство, «несостоятельное в этом деле». «Собрание выборных от всей земли русской представляет единственное средство к удовлетворительному разрешению вопросов возбужденных, но не разрешенных „Положением“ 19 февраля».

В Тверь был послан генерал-адъютант Анненков с повелением арестовать мировых посредников и некоторых уездных предводителей дворянства, подписавших мятежный адрес. Они были присланы в Петербург и заключены в Петропавловскую крепость. После пятимесячного пребывания там преданы суду Сената и приговорены к заключению в смирительном доме на сроки от 2 лет до 2 лет и 4 месяцев, а иные – и к лишению дворянских прав и преимуществ. Сразу скажем, что сидеть им в смирительном доме не пришлось благодаря заступничеству генерал-губернатора Суворова.

Дворянство в иных губерниях прямо не поддержало тверчан, но конституционное движение получило чрезвычайно сильное распространение в этой среде. По рукам ходило множество проектов, которые открыто обсуждались.

Между тем произвол и очевидный, казалось бы, деспотизм власти не осуждались Никитенко в дневнике или Кавелиным в письмах. Они понимали мотивы действий властей и не могли обмануться дворянскими декларациями. Из записки Юрия Самарина: «Народной конституции у нас пока еще быть не может, а конституция не народная, то есть господство меньшинства, действующего без доверенности и от большинства, есть ложь и обман».

Суть дела состояла в желании дворянства получить власть. К иному результату всеобщие выборы в неграмотной России привести не могли. Первым же побуждением получившего власть дворянского сословия стало бы сведение на нет столь ненавистного им Манифеста от 19 февраля и восстановление своей первенствующей роли. Следствие этого также очевидно – гнев мужиков, кровавая и жестокая смута.

Один из вождей дворянской фронды, Николай Безобразов, осмелился предложить в феврале 1862 года на усмотрение московского дворянского собрания просьбу к государю «отказаться в пользу сына» от престола. Предложение голосовалось: 183 были против, а 165 – за, и это едва ли не в самую годовщина Манифеста.

Пораженный Александр Николаевич телеграммой вызвал московского генерал-губернатора П.А. Тучкова. Дабы избежать любопытных глаз, встречались на полпути от одной столицы до другой, на железнодорожной станции Бологое.

В царском поезде жарко топили, ибо Александр Николаевич, в отличие от отца, любил тепло. Отодвинув малиновую занавеску, он смотрел, как по перрону торопился вперевалочку шестидесятилетний старик в длинной николаевской шинели. Любопытные сороки, вертя черными хвостами, взлетали при его приближении и опускались неподалеку на синий мартовский снег.

Генерал-адъютант Павел Алексеевич Тучков вызвал неудовольствие царя в прошлогодней университетской истории, но сейчас сумел оправдаться вполне, а главное – убедить государя в неосновательности опасений дворянской оппозиции. Вот тот же москвич Александр Кошелев – напечатал за границей свое запрещенное цензурой сочинение с обоснованием созыва Земского собора. Кажется, крамола, ан нет, ибо пишет Кошелев: «Солнце свободы встало для России не вследствие, слава Богу, кровавой борьбы, а по мудрому, благовременному свыше внушенному царскому слову…»

Тучков рассеял неопределенные опасения относительно «безобразников» и был приглашен к царскому обеду. Генерал-губернатор вновь подтвердил, что полагаться можно только на чиновников, худо-бедно, но выполняющих царскую волю. Всем иным власть уже не внушала страха. Сознавая это, Александр Николаевич продолжал считать себя первым русским дворянином.

И вот тут-то, когда внимание всего общества было поглощено самым, казалось бы, важным вопросом, когда противостояние дворянства и престола обрело особенную остроту, чреватую самыми крайними последствиями, впервые появляется на политической арене империи новое явление, поначалу столь курьезное, что всерьез его не принимали. Имя этому явлению – нигилизм.

В то время III Отделение главное внимание сосредоточило на наблюдении за внутренней дворянской оппозицией. Весьма характерен в этом плане обыск, произведенный в Ясной Поляне 6 и 7 июля 1862 года в отсутствие хозяина. Жандармы знали о либеральных взглядах отставного артиллерийского офицера графа Толстого, усердно занимавшегося распространением грамотности между крестьянами. С этой целью Толстой создал в своем имении школы и пригласил в преподаватели студентов, состоящих под надзором полиции за участие в издании и распространении антирелигиозных сочинений.

Искали что-нибудь, но горничная Дуняша успела выбросить в траву портфель с письмами Герцена и его фотографическими карточками.

Толстой пожаловался царю на произвол жандармов, но ответа не получил. Видимо, князь В.А. Долгоруков убедил Александра Николаевича в основательности действий офицеров корпуса жандармов.

Вторым объектом пристального внимания III Отделения была зарубежная дворянская оппозиция, и не только Герцен и Огарев, за которыми постоянно смотрели внимательные наблюдатели. Неприятностей ждали и от князя Петра Долгорукова, от обиды, что не получил место министра внутренних дел, ставшего принципиальным борцом против нынешнего правительства. Опасность, по мнению Долгорукова Василия, заключалась в возможности соединения заграничной, «герценовской» агентуры с оппозиционным дворянством. В 1861 году неукротимый Михаил Бакунин бежал из Сибири и присоединился в Лондоне к герценовской компании с несомненной целью раздувания в России пожара революции.