Циклоп завопил и выдернул кол из глаза. Он ревел, зовя других Циклопов на помощь, но, когда они крикнули: «Полифем, что там с тобой? Кто тебя обидел?» – он провизжал: «Никто!» «Ну, раз никто, – ответили ему, – зачем нас-то тревожить? Поплачься отцу своему Посейдону!» Вот я тогда посмеялся! Но наутро стало понятно, что свободы нам пока не видать. Откатив валун, Полифем уселся у выхода и стал ощупывать всех идущих наружу. Овец и коз он выпускал, но мы даже шага в его сторону сделать не осмелились.

На этот раз идею мне подали валяющиеся на полу ивовые прутья. Вечером, когда отары вернулись, я потихоньку связал овец по три и под брюхо средней овцы в каждой тройке примотал по одному из товарищей. Сам же я уцепился снизу за шерсть большого барана. Так на следующее утро мы и проскочили под лапищей Циклопа. Он даже не догадывался, где мы! Я выбрался из-под брюха барана, отвязал своих спутников. Со всех ног бросились мы к кораблю и попрыгали на борт, прихватив в дорогу нескольких овец.

А потом я сделал то, за что корю себя по сей день. Когда мы отплывали, я крикнул: «Эй, Полифем, тебя ослепил Никто… не кто иной, как Одиссей, царь Итаки, сын Лаэрта!» Услышав мое имя, Полифем воззвал к Посейдону и попросил наложить на меня заклятье, чтобы я никогда не вернулся домой, а если и вернулся, то растеряв всех спутников и найдя на родине разорение и беду. И Посейдон его просьбу исполнил. Ох как исполнил…

{133}

Цирцея

Вздохнув, Одиссей продолжил рассказ:

Мы же тем временем достигли плавучего острова, где живет Эол со своей семьей – шестью сыновьями и шестью дочерьми, и каждый из братьев женат на своей сестре. Остров этот обрамлен отвесными скалами, по верхушкам которых вьется бронзовая стена. Мы пробыли там месяц. Эол принимал нас как дорогих гостей и готов был слушать сказания о Троянской войне бесконечно.

Когда-то Зевс поставил Эола повелевать ветрами: любой ветер мог он поднять или угомонить по собственному разумению. И когда настала пора нам плыть дальше, дал он мне кожаный мех, в котором запер все ветры, кроме Зефира: тот должен был гнать нас прямиком до дома. Несколько дней весело летели мы по волнам, и вот уже показалась впереди Итака, и тут меня, утомленного всеми этими странствиями, сморил сон. Мои спутники, не зная, что за мех выдал мне Эол, заподозрили, что там серебро и золото, которое я задумал от них утаить. Эти безмозглые развязали мех. Все ветры вырвались на волю и понесли нас обратно – к острову Эола. Я объяснил, что произошло, но Эол велел мне сей же час убираться прочь. «Видать, сильно прогневал ты богов, – заявил он, – раз они позволили такому случиться». Теперь ему просто духа не хватило помочь мне снова.

И мы пошли на веслах. Гребли, пока руки держали весло, – ветра-то не было. Через семь дней мы добрались до острова лестригонов – земли, где день сменяется ночью, а потом опять днем так быстро, что и глазом моргнуть не успеваешь. Эти люди – если, конечно, можно назвать их людьми, этих громадин величиной с гору, – оказались такими же охочими до человечины, как Полифем. Они забросали мои корабли каменными глыбами, а потом добыли моих спутников из воды острогой, точно рыбу. Только мой корабль и спасся из этого побоища, все остальные погибли вместе с командой.

С горем пополам доползли мы до острова Ээя, где жила Цирцея. Много смертных заносило на ее остров за долгие годы, и она так навострилась с ними общаться, что и сама теперь легко сходила за смертную. Однако в действительности это была могущественная богиня, сестра жестокого Ээта, с которым когда-то пришлось иметь дело Ясону, и Пасифаи, родившей Минотавра. Все трое были детьми Гелиоса – очень своеобразная троица, надо сказать, даже для богов.

Но мы, оказавшись на острове, ни о чем таком не подозревали. Медленно вошли мы в бухту и два дня оплакивали погибших товарищей. Потом я отправился на охоту, надеясь накормить немногих оставшихся мясом. С вершины каменного зубца я увидел в глубине леса дымок над очагом, но решил не отвлекаться и сперва завершить начатое. Вскоре кто-то из богов послал мне огромного оленя, и мое копье поразило этого великана в самое сердце. Издав предсмертный крик, он рухнул в пыль, испуская дух. Я оттащил его в лагерь, и, пока мы пировали, я рассказал своим спутникам о дымке, который заметил со скалы. Они пришли в ужас: после всего пережитого их бросало в дрожь при одной мысли о встрече с очередным незнакомцем.

Но я все же отправил Эврилоха и еще нескольких на разведку. Он вернулся через несколько часов – один. Сказал, что они нашли на поляне дом, но, едва к нему приблизились, оттуда выскочили волки и львы и напугали их до полусмерти. Потом я узнал, что все это были люди, которых Цирцея превратила своими колдовскими зельями в зверей, – бедолаги всего-навсего истосковались по себе подобным. Оправившись от испуга, мои товарищи различили напевающий что-то женский голос и через окно увидели хозяйку, которая ходила туда-сюда перед ткацким станком, создавая сложную и изысканную материю. Они окликнули ее, она открыла дверь и пригласила их войти. Почти все охотно шагнули внутрь – после всех этих исполинов и чудовищ хозяйка дома совершенно не внушала опасений, – только один помедлил, заподозрив подвох, и наблюдал все дальнейшее через окно. Хозяйка приготовила гостям напиток из ячменя, мягкого сыра, меда и вина и, судя по всему, подмешала туда какие-то зелья, потому что, когда мои товарищи его выпили, она коснулась головы каждого из них своим жезлом – и они исчезли! Эврилох не чуя под собой ног помчался на корабль, подвывая от страха.

Я тут же отправился вызволять товарищей. Но когда я шел через лес, передо мной вдруг возник молодой красавец с золотым жезлом и назвался Гермесом. Он сказал, что я сам не понимаю, во что ввязываюсь: хозяйка этого острова – Цирцея, искусная волшебница, и она превратила моих спутников в свиней. Ну, то есть выглядели они теперь как свиньи и хрюкали как свиньи, но разум у них остался человеческий, объяснил мне Гермес. Я содрогнулся, представив, каково оказаться запертым в теле хряка.

Гермес показал мне растение под названием «моли», которое, по его словам, должно было уберечь меня от чар Цирцеи. Цветок у него белее молока, а корень чернее ночи. Человеку не хватит сил выкопать его самому, пояснил Гермес, наклоняясь и выдергивая растение с корнем (богам все дается без труда, еще бы. Я спрятал корень в складках хитона, и Гермес научил меня, как вести себя дальше. Когда Цирцея подступится ко мне с волшебным жезлом, я должен выхватить меч и ринуться на нее. Тогда она позовет меня в постель, и я должен согласиться, но только взяв с нее клятву не оскоплять меня, когда я разденусь. Она прекрасно знает, кто я такой: Гермес не единожды предупреждал ее за прошедшие годы, что когда-нибудь я появлюсь у нее на пороге. Ей очень хочется потягаться со мной в хитроумии, так что мне придется все время держать ухо востро.

Я сделал все, как было велено, и все исполнилось в точности, как предполагал Гермес. Я не терял головы, хотя, признаться честно, она шла кругом от пьянящей красоты Цирцеи. Волосы ее блестели, как отполированное эбеновое дерево, а глаза отливали золотом. А манеры у нее были совершенно человеческие – то есть, несмотря на божественную свою природу, она совершенно освоилась в мире смертных. Не всем богам это удается: даже когда они принимают человеческий облик, все равно обычно они себя выдают.

Пока мы с Цирцеей предавались любовным утехам, ее служанки приготовили пир. Но мне кусок