(проси и получишь)

В смысле… что?

(я покажу тебе)

Мой мозг раскололся.

Маме иногда снится сон, в котором она видит Кларка взрослым: высоким, красивым, способным говорить длинными фразами. Они ведут долгий увлекательный разговор, он подробно отвечает на все ее вопросы, говорит, что счастлив, что всегда понимал, почему мы поступали именно так, а не иначе, и ни в чем нас не винит. Еще он говорит, что любит ее и будет любить всегда.

Прекрасный сон, ничего не скажешь. Но мне ничего подобного не снится, и я ни о чем подобном не мечтаю. Хотя сама порой жалею об этом – учитывая, что я мать Кларка, отсутствие радужных ожиданий характеризует меня не с самой лучшей стороны. В конце концов, все это надежда, а не ложь. Все это может стать правдой. Когда-нибудь.

И вот я тоже научилась мечтать. Мечта приблизилась вплотную, так, что я могу ее коснуться. Так, что мечта может коснуться меня.

То было воспоминание о будущем, которое может меня ожидать. Я видела, как дни сливаются в годы, подобно кадрам фильма. И вот – внезапный прорыв, речь Кларка становится связной и выразительной, он стремительно обретает все социальные навыки, которыми прежде не мог овладеть. Саймон получает повышение по работе, большую зарплату, оставаясь при этом все тем же мужчиной, который давным-давно уговорил меня выйти за него замуж и сумел убедить, что никогда не покинет. Ряды книг, на обложке каждой – мое имя. Я на сцене, выступаю перед огромной аудиторией. У меня абсолютно ничего не болит. Мама смотрит на меня с одобрением и гордостью. Люди подходят и говорят, что мои книги изменили их жизнь и значат для них безумно много. Потом я вижу на сцене Кларка – он поет, музыка льется из него светлым потоком, изменяя мир к лучшему. Он с чувством говорит «я люблю тебя, мама» и смотрит мне прямо в глаза. «Я всегда любил тебя. Все, что я делаю – для тебя и благодаря тебе. Спасибо за жизнь, которую ты мне подарила».

Но – нет.

Я закрыла глаза руками, ощущая, как слезы текут между пальцами. Ощущая, что одеревенела с головы до ног.

Это не мой сын.

Конечно, Она могла подсунуть мне кого-то, чрезвычайно на него похожего. Показать, каким он мог бы стать. Но это было бы подделкой, куклой, сделанной из несбыточных мечтаний и увядших цветов. Нет, нет, я ни за что не позволю Ей вернуться в этот мир, подумала я. Я не хочу нести ответственность за то, что Она натворит, сидя на троне, сделанном из трупов чужих детей, сочтенных никому не нужными. О, для того, чтобы спасти себя от забвения, Она способна сотворить много зла.

Все боги, которым воздают почести, жестоки, сказала как-то Зора Нил Херстон. Так было всегда, и так будет впредь. Все боги причиняют страдания без причины, иначе бы им не поклонялись.

Но правда – сегодня и тогда, в ту секунду, – состоит в том, что я хочу заслужить все, что получаю. Заслужить боль, как бы сильна она ни была, ибо боль придает жизни смысл. Жизнь, лишенная боли, это даже не смерть, это просто… пустота. А еще я хочу, чтобы мой сын был таким, какой он есть, а не таким, каким я мечтаю его увидеть. Потому что иначе он захочет, чтобы я соответствовала его желаниям. Если я не приму его любым, кто, черт возьми, это сделает?

Я могу не любить себя, но я себя знаю, промелькнуло у меня в сознании. А ты – нет.

Все это я бросила в ответ Госпоже Полудня, потратив всего несколько мгновений. Поверьте, на то, чтобы записать это, ушло несравненно больше времени. Возможно, поэтому пауза, которую Она выдержала прежде, чем ответить, длилась намного дольше, чем прежде.

(но я могу сделать тебя… лучше)

(если)

Да, конечно. Если.

Как говорил дедушка Сафи, мелкие боги умеют искушать: они отбирают то, что уже нам принадлежало, и предлагают по двойной цене, беспричинно жестокие и столь же беспричинно щедрые. Их внимание, обращенное на нас, приносит вдохновение, которое неизменно оказывается мучительным. Тот, кто видит слишком много, чувствует слишком глубоко и мыслит слишком возвышенно, возможно, испытает мгновения восторга и блаженства, но не будет знать покоя.

А значит, лучшее, что для нас могут сделать боги… То незначительное благо, которое они могут нам принести, то, чем якобы занимается Ангел-Павлин – научить нас делать различие между нужным и ненужным. Открыть то, что для нас действительно ценно, потребовав это в качестве оплаты.

Наш разговор был окончен. Я знала это. Она знала это. Но Ей это не нравилось.

Реальность пошатнулась, застучала и дернулась, как пленка, застрявшая на шестернях катушки. Боль пронзила все мое существо, я вцепилась в стойку проектора, но не удержалась на ногах и упала. Мои глаза, вновь ставшие бесполезными, застилал дым. Теперь я не видела ничего, кроме Нее, испускавшей ослепительное сияние. Она возвышалась передо мной, сжимая в когтистой руке раскаленный меч.

(делай – свое – ДЕЛО), сказала мне Она, Госпожа Полудня. В ответ я издала кашляющий звук, зная, что Она поймет – это смех.

– Да, я собираюсь, – ответила я, на этот раз вслух, осипшим низким голосом. – Но это мое дело, не твое. Стоит ли оно того, чтобы я его делала? Не тебе решать.

Поднятый меч застыл в воздухе, словно пораженный моими словами. Возможно, никто прежде не говорил Ей «нет». По крайней мере, так решительно.

(ты хочешь что-то значить), напомнила Она. (те, кого я избираю, отличаются от всех прочих – я оказываю им особое благоволение)

– И что же это за особое благоволение? Какие блага ты мне предоставишь? – я вновь сделала попытку засмеяться. – Леди, я обходилась без твоих даров всю свою жизнь – как и Кларк. – Я с трудом поднялась на ноги, решив встретить свой конец стоя. – Так что мне ничего от тебя не нужно, ровным счетом ничего. Можешь не тратить время, пытаясь меня купить. С этого мгновения у меня одно дело – постараться, чтобы в этом мире о тебе забыли навсегда.

Повисла долгая тишина, нарушаемая лишь потрескиваньем пламени да шуршанием у меня в ушах: пленка закончилась и завернулась вокруг катушки проектора. Ничто больше не имело значения, кроме Госпожи Полудня и сверкающего меча, занесенного над моей головой.

(тогда ты останешься слепой. навсегда.)

Меч взметнулся…

В последнее мгновение произошло нечто совершенно невероятное: Вроб