Господи боже, пронеслось у меня в голове. Сафи прошептала что-то на свистящем гортанном языке. Смысл ее слов был для меня непонятен, пока я не разобрала знакомое имя – Малак Тавус – и не поняла, что она тоже молится.

Мы сделали несколько шагов, с трудом поднимая ноги – сила земного притяжения внезапно увеличилась раз в десять. Дверь, едва видневшаяся перед нами, казалось, не приближалась, а отдалялась. Наконец мы переступили порог.

Сокрушительный шквал света и невыносимого жара налетел на нас, едва не сбив с ног, но шум, последовавший за этим, заставил подняться, как веревка, приводящая в движение марионетку.

Крик. Пронзительный крик.

Первым человеком, которого мы встретили, пробираясь внутрь этого адского пекла, был Леонард Уорсейм, исполнявший в тот вечер обязанности швейцара – он старался быть полезным и ненавязчивым. Закрыв уши руками, он валялся на полу у двери. Мы помогли ему встать, отвернувшись от ужасающего сияния, исходящего от того, что прежде было экраном. Помню, я что-то кричала, но совершенно не помню, что именно. Позднее в статье, посвященной «катастрофе», которая была опубликована в «Торонто Стар», Уорсейм воспроизвел свою версию событий. «Луиз Кернс сказала мне: „Не смотри!“, и я ответил: „Поверь, не буду!“» В тот момент я видела лишь, что он кивнул и двинулся за нами, согнувшись в три погибели, стараясь не вдыхать дым, клубившийся под потолком. Раскаленный воздух рвал нам легкие, мы спотыкались об опрокинутые складные стулья и о распростертые на полу людские тела. Некоторые лежали неподвижно, другие сотрясались в конвульсиях, кровь текла у них из носов, глаз и ушей. Мои ладони покрывали кровавые пятна, теплые, рыжеватые, так как мне приходилось касаться людей в поисках опоры. У многих были сожжены брови и ресницы, на лицах и на руках горели кошмарные ожоги. Какой-то мужчина бился в судорогах, колотя по полу головой; мы втроем, Сафи, Леонард и я, дотащили его до дверей, где я упала без сил и зашлась в приступе кашля.

– Нужно остановить это… перекрыть источник… – хрипло прошептала я, повернувшись к Сафи, которая кивнула, отхаркивая черную мокроту. – Проектор. Ты видишь его? Только на экран не смотри.

Сафи еще раз кивнула, прикрыла глаза рукой и осторожно повертела головой из стороны в сторону.

– Вот он! – наконец выдохнула она. – Впереди. Тут куча стульев и людей на пути. Иди! Я крикну, когда ты будешь рядом.

Я вновь погрузилась в дым, такой густой, что он скрывал даже свет полыхающего экрана. Какие-то бесформенные фигуры корчились передо мной, исчезая в черных ядовитых облаках. Споткнувшись, я оказалась на горячем деревянном полу и даже не попыталась встать, решив передвигаться на четвереньках. На какую-то долю секунды дуновение прохладного чистого воздуха принесло мне облегчение; в следующий миг на мою левую руку, казалось, наступил ботинок сорок шестого размера. Заверещав от боли, я прижала к себе пострадавшую руку, но, немного придя в себя, поползла вновь, всхлипывая и опираясь теперь лишь на одну ладонь; сломанная рука беспомощно болталась. Когда она ударилась о стойку проектора, я вновь испустила отчаянный вопль, остановилась, опираясь на стойку здоровой рукой, встала на колени и поднялась на ноги. Окончательно ослепнув от слез, протянула руку к оглушительно грохочущему проектору. И тогда…

Шум прекратился.

Все прекратилось.

В глазах у меня внезапно прояснилось; теперь я видела так же хорошо, как в детстве. Можно было подумать, на меня надели очки с идеально подобранными линзами. Сломанная рука – красная и опухшая, один палец изогнут под неестественным углом – вдруг перестала болеть. Я вдохнула полной грудью, но не ощутила ни малейшего привкуса дыма, хотя он по-прежнему висел в воздухе, плотный, как клочки черной шерсти, и окутывал злополучных зрителей, валявшихся на полу в самых невообразимых позах. У стены застыл парализованный ужасом Вроб Барни, он закрывал лицо руками, глаза испуганно блестели между пальцами. Ни дать ни взять Тодт перед утраченным Ковчегом Завета.

Мгновение между минутой и часом, произнес у меня в голове голос Вацека Сидло. Свет, исходящий с экрана, переместился, теперь он сиял наверху, яростный, безжалостный; неумолимое полуденное солнце, заливающее пустынное поле, превращающее все предметы в силуэты, вырезанные из черной бумаги. Тени иного, неведомого мира.

И тут я сделала то, от чего предостерегала Леонарда Уорсейма. Я всегда знала, что сделаю это. Я посмотрела на экран.

В конце концов, это всего лишь фильм, верно? Запись, сделанная в линейной временной последовательности, секунды, собранные воедино, попытка создать собственную маленькую реальность, в которой, как в капсуле, заключается реальность большая. Но этот фильм представлял собой не просто световые волны, изогнутые линзами, в нем воплотилась сама мысль, ибо только сила мысли могла внедриться в слои реальности так глубоко и обнажить то, что скрывается под ними: то, что ныне покинуло экран, возвышаясь за пределами окутанного дымом потолка.

В течение нескольких мгновений я пыталась убедить себя, что это – всего лишь призрак Айрис Уиткомб, принявший обличье Госпожи Полудня. Но самообман утратил всякий смысл, когда гигантская фигура подняла руку, отбросив прочь иллюзию, разорвав защитный кокон. То, что предстало передо мной, поражало своим величием. Это было лицо, а не маска, и даже не зеркало. Глаза Мира, замершие в точке покоя. Глаза, способные убить своим сиянием. Способные открыть твои собственные глаза изнутри.

Истина, простая и неопровержимая, состоит в том, что всякая идея – хороша она или плоха, – зародившись в неведомом месте, стучит внутри твоего черепа, пытаясь вырваться наружу. И не каждый способен выдержать ее напор.

(сколько вреда она причинила тебе, дочь моя, в своей злобе; и это все для того, чтобы не позволить тебе встретиться со мной)

(неблагодарная задача)

(любопытство влечет тебя ко мне как мотылька на свет лампы; ты видишь, тебя видят)

Я не слышала слов, но их значение внедрялось в мой мозг некоей силой, для которой речь была препятствием, а не инструментом. Охваченная отчаянием, я ответила на том же беззвучном уровне.

Что, черт возьми, ты хочешь от меня?

(хочу, чтобы ты выполнила свой долг)

(питай меня, люби меня, умри ради этой любви, напитай землю, дабы она плодоносила)

(выполни свой долг)

Фиг тебе, пронеслось у меня в голове прежде, чем я успела собраться с мыслями. Пошла она в жопу, эта средневековая бредятина.

Я сжалась в комок, ожидая, что буду уничтожена. Но вокруг была лишь тишина, глухая, бесконечная тишина. Того, что последовало за этим, я никак не ожидала.

(тогда избери иную обязанность и испытай на себе, какова она, моя благосклонность, ибо тех, кто мне верно