В тетрадях о. Павла сохранилось стихотворение «На вечную память митрополита Никодима» и рисунок намогильного креста в Александро-Невской Лавре, где погребен владыка. С надгробия митрополита Никодима отец Павел полностью переписал надпись:

«Господи, аз яко человек согреших, Ты же яко Бог щедр, помилуй мя, видя немощь души моея.

Иисусе, Боже сердца моего, прииди и соедини мя с Тобою навеки».

Эти слова заповедовал написать на своей могиле владыка Никодим еще за несколько лет до своей скоропостижной кончины.

Глава XIII. «Изведи из тюрьмы мою душу…»

С именем митрополита Никодима связан особый период церковной жизни, о котором, как любил говорить сам владыка, нельзя прочитать ни в одном учебнике, ни в одной книге. Этот период начинается во времена хрущевских гонений на Церковь и продолжается в эпоху брежневского застоя, когда слова популярной песни «Всё хорошо, прекрасная маркиза» как нельзя лучше подходили к политике государства. Декларированные идеи прикрывали прямо противоположную суть вещей: так было и с декларацией Свободы совести, отделения Церкви от государства.

На самом деле осуществлялся партийно-государственный диктат. Уничтожить православие на Руси путем открытых массовых репрессий не удалось, но «тихие репрессии» по отношению к Церкви и верующим имеют все тот же тотальный характер, только действия репрессивной машины становятся более изощренными. Созданный при Совете министров СССР как посреднический орган между Церковью и государством Совет по делам религий в действительности превратился в орган давления на Церковь. Его уполномоченные на местах (в областях) являлись единоличными представителями власти со своей печатью. Предполагалось, что с их помощью Церковь в СССР будет ликвидирована к 1970 году. Но сам Хрущёв сошел со сцены намного раньше.

В начале 60-х годов власти настолько ужесточили условия приема в духовные школы, что поступить в семинарию обычному молодому человеку, окончившему школу или отслужившему в армии, стало невозможно.

«В семинарию поступали либо люди, имевшие душевное расстройство, либо совсем никчемные, с точки зрения властей, для общества — малообразованные, из провинции», — пишет выпускник Ленинградских духовных школ митрополит Смоленский Кирилл.

Откуда же было взяться в Церкви хорошим священникам, когда будущих служителей алтаря просеивали сквозь мелкое сито еще до получения семинарского образования? Тот, кто добивался своего рукоположения в священный сан вопреки всем запретам, навлекал на себя пожизненный гнев властей и попадал в разряд «неблагонадежных».

Выпускнику юридического факультета Ленинградского университета — ныне священнику о. Евгению — для поступления в духовную семинарию пришлось заручиться рекомендацией митрополита Никодима, но в конечном счете даже эта рекомендация не помогла ему.

«Митрополит Никодим был очень влиятельным иерархом, и с ним считались власти, — пишет отец Евгений Касаткин в своих воспоминаниях. — В ряде случаев он мог даже успешно ходатайствовать за опального священника. И вообще он мог многое, чего не могли другие архиереи. Этот человек обладал феноменальной памятью, поразительной работоспособностью и тонким дипломатическим чутьем. Благодаря ряду дипломатических приемов на международном и правительственном уровне ему удалось предотвратить (подготавливавшееся уже!) закрытие Санкт-Петербургских духовных школ.

Дипломатическое маневрирование его с советскими чиновниками некоторых смущало. Но надо отметить, что даже зарубежные корреспонденты, которые делили наших архиереев на преданных Церкви и «предателей» (хорошо так делить из-за океана в спокойных кабинетных условиях!), считали владыку Никодима «личностью неразгаданной». У духовенства Санкт-Петербургской епархии (да и не только) память сложилась крайне неоднозначная об этом иерархе. Одни отзываются о нем как о святом подвижнике, другие отказываются служить Литургию на подписанных им антиминсах.

Так вот, в тот момент митрополит Никодим меня знал и рекомендацию в семинарию мне дал. Бедное семинарское начальство оказалось в сложном положении: с одной стороны, при моих документах имелась рекомендация митрополита Никодима, а с другой стороны, в том же личном деле было напечатанное на машинке краткое содержание газетного на меня фельетона. В этот момент митрополит был где-то за границей. По возвращении его у нас состоялся разговор. Владыка Никодим пояснил мне, что существуют круги, заинтересованные в том, чтобы меня в семинарии не было. И бездействовать они, конечно, не будут.

Оставался один-единственный выход — найти архиерея, который согласился бы рукоположить меня в священный сан без официального семинарского образования, только на основе самостоятельной подготовки, — вспоминает о. Евгений. — И такой архиерей нашелся!

Это был весьма уважаемый иерарх — архиепископ Иркутский Вениамин. Человек глубокой, строгой духовной жизни, он пользовался огромным авторитетом среди верующих (и не только в Иркутской епархии!). Его любвеобильность, молитвенность, общительность создавали вокруг него такую атмосферу, что после общения с ним каждый человек чувствовал себя обновленным.

В жизни он много претерпел за веру. После войны был репрессирован и десять лет пробыл на Колыме. Как известно, живыми оттуда возвращались немногие. Когда он работал в шахте, там однажды произошла авария, во время которой его травмировало глыбой в грудь. После относительного выздоровления он был признан непригодным к физическому труду, и его оставили при санчасти в качестве фельдшера. Служба в санчасти лагеря не только спасла жизнь владыке, но и дала все-таки возможность тайно молиться.

Нательного креста носить не разрешали, иметь иконы — тем более. Чудом сумел владыка сохранить в заключении иконку Божией Матери, напечатанную на тонкой бумаге. В лагере часто делали обыски. Чтобы утаить свою единственную святыню от надзирателей, он складывал ее тонкими узкими полосками — «гармошкой» — и зажимал между пальцев, поднимая руки вверх. Видя такую откровенность, обыскивающие не требовали раздвинуть пальцы. Тогда была бы беда. Но Бог хранил. На настольном календаре владыка нарисовал медицинский крест красного цвета, а для маскировки сделал надпись: «Чистота — залог здоровья». В удобный момент на эти крест и иконку он молился. Когда владыка стал Иркутским архиереем, этот самодельный календарь сохранялся на память на его письменном столе.

Много перестрадавший сам, владыка живо откликался на человеческие страдания и всегда был готов протянуть руку помощи. В приезжавших клириках он видел прежде всего священников, служителей Бога. Встречал их радушно, сажал с собой за стол, предлагал ночлег и старался окружить