спаси­теля перед членами общины, должно было неизбежно по­влечь за собой более точную поэтическую отделку его вы­мышленной истории. В своей книге «Евангелие Марка как свидетельство против историчности Иисуса» я разъяснил, какое значение имело в данном отношении так наз. «проро­ческое доказательство» Ветхого завета, и показал, что этот мнимый исторический источник, совместно с картиной звезд­ного неба, вполне достаточен для объяснения всех деталей евангельской истории. Какую роль сыграли сознательный обман и благочестивая вера при выработке евангельского образа Иисуса, — это вопрос, на который очень трудно от­ветить, ибо миросозерцание востока и древности резко отли­чается от нашего и писатели былых времен нередко прини­мали на веру то, что теперь считается явной ложью. Однако, как мы уже говорили неоднократно, отнюдь не при­ходится возмущаться теми, кто склонен находить в еванге­лиях сознательные подлоги, так как обман играл выдаю­щуюся роль при обосновании всех религий, и было бы вели­чайшим чудом, если бы христианство отличалось в этом от­ношении безупречной чистотой. Но если кто-либо, как это обычно делают представители католицизма, утверждает, что нельзя себе представить, чтобы простые галилейские рыбаки и ремесленники могли измыслить и описать в ложном виде жизнь своего учителя, то ведь при этом исходят из того, что как раз нужно сперва доказать, а именно, что существовали такие лица, которым мы обязаны содержанием или даже уве­ковечением в письменной форме евангелий. В действитель­ности же евангелия представляют собой не скромное выра­жение неподдельного религиозного настроения, но, как я по­казал это на примере евангелия Марка, продукт творчества ученых мужей, которые были столь же сведущи в ветхом завете, как и в звездном небе, и которые очень искусно сплели обе эти составные части в одно целое.

Марк

Легче всего доказать это на примере евангелия Марка, которое поэтому — пожалуй не без оснований — считается самым древним и самым надежным. Оно еще вполне сохра­нило гностический характер своего происхождения. Подобно тому, как по учению гностиков Иисус-человек становится спасителем в связи с тем, что дух в образе премудрости или небесного Христа находит себе в нем приют и пробуждает его сознание, так и у Марка дух в образе голубя, символа духа, нисходит на Иисуса во время крещения, овладевает им, предписывает ему определенное поведение и наделяет его сверхъестественной силой. Сейчас же после крещения он ве­дет его в пустыню (1, 12), дает ему возможность заглядывать в сердца других и узнавать, о чем последние помышляют (2, 8). Благодаря своему духу Иисус властвует над другими духами и демонами, повелевает над жизнию и даже над смертью (5, 38 и сл.) и обнаруживает такую мудрость, что окружающие приходят в изумление и даже враги его выну­ждены признать, что он истинно пути божию учит (6, 2; 12, 14). В духе он сам познает свою глубочайшую сущность; поэтому, кто хулит в нем духа, тому не приходится ждать прощения грехов (3, 29). Однако, дух не связан с ним нераз­рывно; он то входит в него, то выходит из него (5, 30). Все это в такой сильной степени напоминает нам о том, как посредством таинства крещения и вступления в мистериальное объединение гностики стремились завладеть духом и тем самым не только обрести высшее познание и власть над миром духов, но и преодолеть смерть, что Иисус евангелия Марка представляется нам в действительности только сим­волическим воплощением гностического учения о духе и му­дрости, идеальным гностиком, как бы самим оче­ловечившимся гное и сом, подобным тому гносису, который содержится в учении Павла о благодати и вере, как двух неразрывно связанных между собой сторонах челове­ческого духа. «Иисус несомненно ахамот, т. е. гностиче­ская софия или мудрость» — говорит Вельгаузен об Иисусе евангелия Луки. То же самое можно сказать и об Иисусе евангелия Марка. В самом деле, как я уже показал в своем «Евангелии Марка», это евангелие не только изобилует многочисленными оборотами, позаим­ствованными у Павла, но и мысль последнего о вере, как единственном пути к спасению, проходит красной нитью через все это евангелие и уже в силу этого выявляет его преимущественно догматический (а не исторический) ха­рактер. С возгласом: «Покайтесь и веруйте в евангелие!» (1, 15), вступает Иисус, как продолжатель благовествования Иоанна крестителя, на путь своего мессианства. Его вера и вера окружающих приводят к тому, что расслабленному прощаются его грехи (2, 5). Женщина, страдающая крово­течением, благодаря своей вере черпает из спасителя силу его духа, и он говорит ей: «Вера твоя спасла тебя» (5, 34). Начальнику синагоги, сообщающему ему о смерти своей до­чери, Иисус отвечает: «не бойся, только веруй!» (5, 36). Вследствие неверия жителей Назарета, он не мог там совер­шить никакого чуда (6, 5). «Все возможно верующему», — заявляет он отцу бесноватого отрока (9, 23). Слепому Вартимею он возвращает зрение со словами: «Иди, вера твоя спасла тебя» (10, 52). Учеников своих, которые плывя с ним в лодке проявляют во время бури робость, он упрекает в маловерии (5, 40), а окружающих его он наставляет: «Имейте веру божию. Ибо истинно говорю вам, если кто ска­жет горе сей: поднимись и ввергнись в море, — и не усо­мнится в сердце своем, но поверит, что сбудется по словам его, будет ему, что ни скажет. Потому говорю вам: все, чего ни будете просить в молитве, верьте, что получите; и будет вам» (11, 23 и сл.).

Матфей

Гностический характер Иисуса обнаруживается с доста­точной отчетливостью и у Матфея. И у него последовательность повествований обусловливается движением солнца через зодиак. Но уже с чисто внешней стороны его отли­чает от Марка та откровенность, с которой он обнаруживает связь истории Иисуса с ветхим заветом и происхождение ее от так наз. «пророческого доказательства» священного писа­ния. Ведь вся эта история есть не что иное, как сплошное осуществление ветхозаветных пророчеств. «Стоит только автору», — говорит Гаусрат, — «заглянуть в священное писа­ние, как всюду мерещится ему кусок одеяния того, кто явился впоследствии и шаг за шагом выполнял определенные пред­начертания». Все свойства и отличительные признаки, ко­торыми должен был обладать иудейский мессия, Матфей стремится обнаружить у Иисуса; именно так он поступает, когда он подчеркивает его происхождение от Давида, когда он говорит о нем, как о «сыне девы» (Исайя 7, 14), когда истории крещения, с которой начинает свое повествование Марк, он предпосылает фантастическую историю рождения Иисуса, носящую на себе слишком очевидные следы проис­хождения от мифов об языческих богах-спасителях. С осо­бым усердием, словно опасаясь, что в противном случае на­мерения его могут остаться незамеченными, он повсюду вскрывает