Шрифт:
Закладка:
Момент был критический, надо было сделать что-то, выйти из этой пассивности, вылезти из этой мышеловки. Раздалась команда генерала Данилова: «По коням – садись». Тут я заметил, что ноздри моей кобылы Айши прострелены и на снег сочится кровь. Но об этом думать не приходилось, а так как эскадроны сбились в кучу на маленькой площади, генерал приказал своим кирасирам Ее Величества идти за ним, а я пошел за ними, а за мной дальше потянулись другие эскадроны, в зависимости от места.
Когда мы прошли зигзагами между домами и дворами, сопровождаемые роем пуль, и вышли в чистое поле к западу от Темерника – предместья Ростова, – нашим глазам представилась величественная картина. Вытянувшись змеей, наш полк шел прямым направлением на север, тогда как густые цепи большевиков шли от Темерника нам во фланг, стреляя на ходу. Нас разделяла замерзшая, запорошенная снегом пашня, по которой рикошетированные пули с визгом и воем пролетали или находили свою жертву. Ехавший за мною мой вестовой Омельченко – славный, веселый и преданный солдат – получил пулю в голову, и поскакавшая лошадь обогнала нашу колонну, таща его тело с ногой, застрявшей в стремени. Падали люди, падали лошади, но, как завороженные, мы шли прямо перед собой под фланговым огнем справа.
Подъезжает Ника Максимов: «Я ранен в грудь, что делать?» Поняв смысл нашего, казалось бы, безумного маневра, я говорю Максимову сесть на пулеметную тачанку, так как сейчас мы пойдем в атаку. Вдруг – команда строить колонну поэскадронно, что мы выполняем, как на учении, передавая команду задним эскадронам. Затем команда:
«Полк, строй фронт», что совершенно неожиданно, так как казалось, что мы поэскадронно пойдем левым плечом вперед и выстроим фронт лицом к противнику. Но генерал судил иначе, и, может быть, он был прав, но маневр оказался необычайно трудным. Я со своим эскадроном выстроил фронт вправо, а все остальные эскадроны влево, но задним эскадронам пришлось идти усиленным галопом и продолжать его после команды «Левое плечо вперед». Полк заворачивал, охватывая фланг противника, тогда как мой эскадрон был осью захождения.
В эту минуту сильный удар в грудь чуть не выбросил меня из седла, я схватился за гриву лошади и грудь. Боль была такой, что хотелось кричать. Ко мне подъехали наших два взводных унтер-офицера, оба кадеты, Кейгерист и Михальский[312], но по сигналу командира мы, сверкнув клинками, пошли в атаку. Мне приходилось сдерживать аллюр эскадрона, давая эскадронам 2-й гвардейской дивизии заскакать во фланг и тыл. Большевики остановились и начали сбиваться в кучу, тащили какой-то ящик, вероятно, ленты для пулемета.
Теперь уже видны были лица, и, усиливая аллюр, раздалось мощное «Ура!» скачущей конницы. Психологический момент был позади – большевики воткнули штыки в снег и подняли руки. Взято было более 800 пленных, которых отвели от винтовок, и лейб-драгунам было поручено отправить их в тыл и передать корниловцам. Видя такую наступающую на них колонну, корниловцы открыли огонь, и наши пленные рассеялись по полю. Пришлось их наново собирать.
Когда мы благополучно доскакали, возбужденные победой, тут же на снегу Максимова и меня раздели. У Ники рикошетированная пуля застряла между ребрами, а у меня пробиты были две шинели, кожаная куртка, шарф, меховой тельник и разбита эмаль на Георгиевском кресте. Как воспоминание – грандиозный синяк. Пока перевязывали раненых, к полку подошли взвод л.-гв. Конной артиллерии барона Фитингофа-Шелля[313] и наши пулеметы, которые не могли поспеть за нами по мерзлой пашне.
Ликование было полное, и мы думали, что сейчас пойдем на Ростов, но тут нас ожидал новый сюрприз. В пятистах шагах от нас были железнодорожные пути, описывающие кольцо к северу от Ростова. По ближайшему пути задним ходом шел советский бронепоезд с салон-вагонами и портретами «вождей» на стенах, а в середине – броневые площадки с морскими орудиями. Задумываться не приходилось. Фитингоф снял моментально с передков свои две «горняшки» и гранатой, прямой наводкой открыл огонь по паровозу, из которого повалил пар. Поезд остановился, и из него как горох посыпались матросы в черных куртках, спасаясь бегством.
Вмиг, без всякой команды, полка не было, наши солдаты в конном строю погнались за матросней, и, когда генерал Данилов приказал своему трубачу трубить сбор, полк снова вернулся к сборному пункту, к очень недовольному командиру полка. На белом снегу лежали черные куртки матросов, погибших за свое социалистическое отечество, не оказав сопротивления. Если бы они открыли огонь из 6-дюймовой башни, то на таком расстоянии они смели бы весь полк.
Первый захваченный поезд был «Советская Россия», а следующий, брошенный своей командой, был «Вся власть Советам» и стоявший за ним «Товарищ Чуркин». Другие два поезда достались казакам.
От командира мы узнали, что мы не должны входить в Ростов до подхода донцов, шедших нам навстречу от Аксая. Мы должны ночевать в Темернике. Мы были так возбуждены нашей победой и общим успехом операций после пережитого в Гниловской и сомнения в успехе. Недаром говорится, что «история конницы – это история ее начальников». Мы все восхищались генералом Даниловым, его непреклонной волей и мастерским маневром, который нам показался сложным, но много жизней было спасено этим глубоким обходом.
На рассвете мы были на ногах, ночь продремали в полной боевой готовности. Покинув Темерник и перейдя железнодорожные пути, полк выдвинулся по скаковому кругу к северу от Ростова. Теперь Москва была за нашей спиной и Ростов как на ладони, и все, что пыталось спастись из города, попадало в наши руки. Солнце стояло высоко, когда в полном порядке наш чудный полк двинулся вперед, и так как кирасиры Ее Величества понесли наибольшие потери, генерал Данилов оказал нам честь войти первыми в Ростов. Моя грудь болела и ныла, и я вел эскадрон, согнувшись в дугу.
Тут, на Нахичеванском проспекте, на нас полным ходом вышел большевистский броневик «Мефистофель», и, признаться, я растерялся. На «Мефистофеле» было два пулемета в боковых башнях, и, если бы он продолжал свой путь прямо перед собой, нам пришлось бы расступиться и пропустить его, но неизвестно почему броневик решил проехать сбоку и застрял в сугробе. Еврей-комиссар, какая-то женщина и шофер вышли из машины
