— Эй, Риз? Что это вы вдруг так побледнели? Я не говорил вам, что никогда еще не видел, чтобы ваши глаза были столь чисты, а белки их просто сияли? В силу законов природы все притягивается к земле, так что могу представить, сколько ядов скопилось сейчас в ваших несчастных ногах. Боюсь, придется пустить из них кровь. Причем основательно. Естественно, сейчас не время — нет, не убеждайте меня в обратном, Риз. А теперь, если вас не затруднит, проводите меня к королю Макротусу.

Эмансипор нахмурился и моргнул.

«Ноги? Кровь? Макротус?»

— С радостью провожу вас к Макротусу, хозяин, и можете говорить ему что угодно, хотя, подозреваю, добра от этого будет мало.

— Мои речи редко несут добро, любезный Риз. А теперь, может быть, все-таки пойдем?

Инветт Отврат никогда еще не чувствовал себя столь живым; его это сильно угнетало, но он особо не возражал, поскольку сегодня и сам, похоже, достаточно преуспел в убийствах, судя по крови на его мече, а сие означало, что он свершил священный суд над множеством грязных кретинов, осмеливавшихся считать себя достойными гражданами Дива, — суд, на который он имел полное право (нет, пожалуй, это даже была его прямая обязанность как паладина Чистоты, рыцаря Совершенства, ведущего авангард жизненной силы к здоровой благодатной смерти), и если даже его благословенный авангард растоптал по пути нескольких младенцев, ребятишек постарше и стариков — что ж, ничего не поделаешь, когда цель твоя настолько справедлива, что ослепляет подобно всепожирающему пламени солнца, слизывающему мясо с костей, а только таковой может быть цель паладина Чистоты; и ночь еще только в самом начале, озаренная огнем горящих лачуг и их горящих обитателей, никто из коих не заслужил менее низменной, менее жгучей смерти, ибо суд может принимать любые формы и размеры, а монашки, которые забирают раздражающе орущих щенков в драных одеяльцах, может, и вполне себе ничего под своими покрывалами, но он не вправе допускать подобных мыслей, ибо они монашки и все такое прочее, а он — паладин Истины, шагающий по огненной улице, и ведь наверняка в преисподней есть темная пещера, полная огня и мучений, а может, и нет, но с его, Инветта Отврата, точки зрения, все эти нездоровые кучи дерьма, завернутые в человечью кожу, заслужили вечные страдания — ах, как бы трескалась их презренная шкура, обнажая плоть, и как бы они корчились, источая мерзкие, насыщенные ядом соки, роняя куски мяса, и плоти этой становилось бы все больше и больше, складчатой и мерзкой, пронизанной крупными гноящимися порами, а потом она заполнила бы всю улицу… Во имя Госпожи, нечто подобное и в самом деле не давало ему пройти. И оно было живое!

— Уф! — выдохнула массивная туша от неожиданного толчка.

Бешеная атака Инветта Отврата внезапно завершилась. Он врезался в отвисшие складки, а потом вывалился из них, приземлившись на задницу и ошеломленно моргая. Из его распухшего носа опять потекла кровь.

— Больно! — послышался визгливый вскрик.

Паладин вскочил на ноги, прижимая к лицу тряпку. Он вполне мог справиться с этой тварью — ведь у него есть меч! Порубить ее на тысячу кусочков, и дело с концом! Взревев, Инветт Отврат занес над головой оружие.

В двадцати шагах от него расползлась во все стороны в гримасе ужаса бочкообразная бесформенная физиономия Тошнота Неопрята. Крошечные глазки расширились и выпучились, раздвигая пухлую плоть, и демон завопил.

А потом отшатнулся, едва избежав опускающегося меча.

Железо лязгнуло о булыжники.

Охваченный паникой, Тошнот Неопрят устремился вперед, обрушившись на паладина, прежде чем тот успел замахнуться снова, и заключил его в объятия. Инветта Отврата окутала скользкая маслянистая кожа, из пор которой росли клочья кудрявых волос, а из воспаленных пузырей вокруг них, словно из крошечных вулканов, извергались потоки отвратительных жидкостей.

Движением руки Тошнот засунул корчащегося рыцаря под правую подмышку.

Туда, где обитал настоящий ужас во всех его ипостасях.

Инветт Отврат не мог дышать. Но ему и не нужно дышать! Ведь он паладин… паладин… он вдруг понял, что задыхается, окутанный мясистой тьмой, в которой скользили, подобно червям, по его лицу спутанные волосы, лопались прыщи, а по губам размазывалась многолетняя жирная грязь… Что это за вкус? Что это ему напоминает? Ах да, йогурт!

Йогурт. То была последняя мысль Инветта Отврата, жутким всхлипом пронесшаяся в его мозгу.

— Отдай мне это дитя!

Имид Факталло отшатнулся, услышав змеиное шипение. Младенец в его руках замолчал, внезапно расширившимися глазами уставившись на святого.

— Отдай его мне!

Имид взглянул на Громогласную Монахиню. Их публичные дебаты выродились в поток злобных оскорблений, которые хоть и развлекали толпу, но не имели никакого иного смысла, не считая одного странного последствия: одежда монахини растрепалась и даже ее вуаль сползла в сторону, обнажив половину злобно оскаленного рта.

Увидев в нем заостренные зубы, Имид обвиняюще выставил перед собой палец:

— У нее подпилены зубы! Она хочет моего ребенка! Она людоедка!

Человеческие толпы часто ведут себя непредсказуемо, особенно после столь невообразимо бурной ночи. Среди собравшихся на площади вполне могли найтись матери, чьих детей забрали в храм монашки вроде этой, с голодным оскалом и зубами как у акулы. Потребовалось лишь несколько мгновений ошеломленной тишины, чтобы осознать смысл слов Имида Факталло и сложить в уме в единое целое все жуткие подробности.

А затем послышались крики, и толпа жаждущих мести устремилась вперед, протягивая руки и издавая дикий звериный рев.

Монахиня с испуганным блеянием бросилась бежать.

Но далеко уйти ей не удалось.

Последовала кошмарная сцена, которую Имид Факталло так и не сумел досмотреть до конца: Элас Силь обеими руками оттащила его к другой стороне алтаря, а затем, спотыкаясь, повела к дверям храма. Увидев, куда они идут, Имид попытался вырваться:

— Нет! Только не туда!

— Идиот! — прошипела Элас Силь. — Это не подпиленные зубы, а гнилые! Просто пеньки! Этой женщине приходилось хлебать еду, Имид! Ты понимаешь?

Обернувшись, он увидел то немногое, что осталось от Громогласной Монахини.

— Могу поклясться, они были заостренные…

— Нет!

— Тогда… суп из младенцев?

— Да хватит тебе! — Они подошли к двери, и Элас Силь добавила: — Должна заметить, отличный способ завершать дебаты. Надо будет запомнить.

— И все-таки ее зубы показались мне весьма острыми, — упрямо проворчал Имид.

Элас Силь потянула за железное кольцо.

К их удивлению, дверь распахнулась. Во мраке за ней простирался длинный пустой зал с покрытым золотом сводчатым потолком. Там никого не было.