он не может присутствовать здесь сам, чтобы поведать вам об этом, ибо зал, где пребывает его тело, защищен охранными чарами и воскресить его не представляется возможным. Однако всем вам будет полезно нанести визит в королевский зал. Считайте его достойной усыпальницей, которая всегда будет напоминать о смертельной угрозе, каковой может стать одержимость. — Он помедлил, окинув взглядом устремленные на него лица, и удовлетворенно кивнул. — Горожане, я провозглашаю ваших новых правителей. Это воистину достойные люди, символизирующие все чистое, те, кому вы с радостью будете готовы подражать.

Он совершил очередной жест, и Дай Еще внезапно освободилась. Рыдая, она вскочила и бросилась бежать.

Со стороны алтаря послышался тяжелый скрежет.

Слегка повернувшись, Бошелен шевельнул пальцем, и алтарь взлетел в воздух.

В то же мгновение все увидели поднимающихся с подземной платформы новых короля и королеву Дива.

Сплетенные в любовных объятиях, они не замечали собственного явления народу — столь велика была их миссионерская страсть.

Лишь порыв ночного ветра дал обоим понять, что обстановка изменилась. Две головы поднялись, тупо уставившись на огромную толпу.

Которая в потрясенном молчании уставилась на них.

А потом словно обезумела.

К тому времени, когда Бошелен вернулся в лагерь на холме за окутанным дымом городом, солнце уже поднялось над горизонтом.

Эмансипор искоса наблюдал за ним, лежа на земле и положив босые ноги на край колеса фургона.

Некромант подошел к слуге, держа под мышкой голову:

— Дорогой мой Риз, могу я спросить, что вы делаете?

— Это все яды, хозяин. Очищаю от них ноги. Кровопускание ни к чему. Совсем ни к чему.

— Вижу по вашему мутному взгляду, — сказал Бошелен, — что подобное медицинское вмешательство в любом случае не имело бы смысла.

— Что верно, то верно, — ответил Эмансипор.

Бошелен зашел за фургон, и Риз услышал, как его господин там какое-то время возится. Вскоре некромант снова появился со стеклянным ящиком, которого Эмансипор никогда прежде не видел.

— А теперь, любезный Риз, предполагая, что ваши ноги достаточно очистились, — могу я попросить вас приготовить завтрак?

Эмансипор с трудом поднялся.

— Боги, — проворчал он, — у меня ноги затекли. — Ему все же удалось доковылять до еще тлевшего очага. — У меня есть подогретое вино, хозяин. Налить вам кружку?

— Гм… что ж, отличная мысль. И себе тоже налейте.

— Спасибо, хозяин. — Риз разжег свою трубку. — Вот так-то намного лучше, — сказал он, выпуская дым, и тут же хрипло закашлялся, выплюнув слизистый комок в костер, где тот на мгновение вспыхнул странного оттенка пламенем, прежде чем более ожидаемо зашипеть. Эмансипор сунул трубку обратно в зубы и весело запыхтел, разливая вино.

Хлопанье крыльев возвестило о появлении Корбала Броша. Ворон вприпрыжку подошел к Бошелену, который поместил голову короля Некротуса в стеклянный ящик, после чего поставил его на кóзлы. Король, казалось, что-то говорил, но наружу не просачивалось ни звука, чему Эмансипор был только рад.

Поднявшись, слуга протянул Бошелену кружку:

— Позвольте мне провозгласить тост, хозяин?

— Тост? Пожалуйста! Прошу вас, любезный Риз.

Эмансипор поднял кружку:

— За здравие мертвеца!

Бошелен слабо улыбнулся — едва заметно, как и ожидал Риз.

— Воистину, — сказал некромант, поднимая свою кружку, — за здравие мертвеца.

А в стеклянном ящике широко улыбался король Некротус, как и положено мертвецам.

Дорога Треснутого Горшка

Преследуя зло, невинных жертв не избежать.

За моей спиной лежат многие прожитые годы. Собственно, вряд ли я когда-либо ощущал себя столь старым. В жизни любого человека наступает миг, когда он отбрасывает прочь все опасения, все то, что прежде тщательно скрывал, чтобы это не повредило его репутации. Подозреваю, что момент, о котором идет речь, наступает в тот самый день — точнее, с первым колоколом пополуночи, — когда человек вдруг осознает, что ничего большего достичь уже не может. И он также понимает, что осторожность не помогла ему добиться успеха, ибо он так и не сумел поймать удачу за хвост. Даже если я убежден, что жизнь моя была полна бурных страстей и восхитительным образом обретенных богатств, убеждение это весьма туманно. Поражение имеет множество обличий, и я познал их все.

Золотистый блеск солнца оживляет просторную веранду, где устроился я, пахнущий маслом и чернилами старик, который скребет потертым пером в окружении шепчущих со всех сторон садов и молчаливых соловьев, сидящих на тяжелых от плодов ветвях. Не слишком ли долго я ждал? Ноют кости, мучают боли, жены глядят на меня из теней колоннады, высунув черные языки из накрашенных ртов, а в конторе судьи размеренно, будто чмокая губами, терпеливо отмеряют течение времени водяные часы.

Я вспоминаю великолепие священных городов, где я, никем не узнанный, стоял на коленях перед скрытыми под масками тиранами и отмеченными богами нищенствующими монахами, а в пустынях, вдали от оживленных улиц, уходят в сумерки караваны путников с обожженными солнцем лицами и собираются в тенистых оазисах стражники из племени гилков. Не раз и не два доводилось путешествовать среди них мне, никому не известному искателю приключений, поэту с острым взглядом, который зарабатывал на жизнь, рассказывая тысячи историй о древних временах — а также и не столь древних, хотя мало кто о том знал.

О, они ничего от меня не скрывали, мои благодарные восторженные слушатели, ибо жизнь в пустыне вызывает у любого желание с готовностью внимать всему, сколь бы невероятным это ни представлялось; я же, несмотря на все нанесенные мною раны, на все сошедшие с моего языка слова слез и радости, грусти, любви и смерти, гладкие, будто оливки, и сладкие, как инжир, никогда не пролил ни единой капли крови. Ночь могла длиться и длиться, полная смеха и слез, увещеваний и страстных молитв о прощении, блеска глаз очередной любовницы на шелковой постели, сверкающих бедер и грудей. Самих духов песков и богов вихрей могло бросить в дрожь от стыда — но нет, друзья мои, только посмотрите, как они корчатся от зависти!

Да будет вам известно, что рассказы мои охватывают весь мир. Я сидел вместе с тоблакаями в их горных цитаделях, где снег заносил дома по самую крышу. Я стоял на высоких разбитых утесах Погибели, наблюдая, как лавирует среди волн корабль в попытках добраться до тихой гавани. Я ходил по улицам города Малаза, под нависающей тенью Паяцева замка, и видел сам Мертвый дом. Лишь годы угрожают смертному путешественнику, ибо мир круглый и тот, кто желает увидеть его весь, обречен странствовать