– В аварии голову повредила?

Оля устало прикрыла глаза. Историю о том, как Ниночку три года ждали, а она пришла, когда уже и надежды не было, и всевозможные вариации сюжета «бог дал, бог и взял» знали все соседи, родственники и даже случайные люди, которым мать, выпив на кладбище водки, желала излить свое неисчерпаемое, неупиваемое горе. Так что, вероятно, клиенткой Каширской она не была.

– Тогда откуда?

– Это бабки твоей сестра! – рявкнула мать. – Довольна? Я о ней ничего не знаю, она замуж вышла в семнадцать, и я ее видела за всю жизнь без пяти минут час. Твоя бабка с ней не общалась. Все узнала, что хотела?

– Так поэтому их могилы так близко? – оторопело спросила Оля. – Родственницы. Я видела… Почему ж за ней никто…

– Дура ты и впрямь совсем! – выплюнула мать и бросила трубку.

Что ж, ожидаемо. Оля вздохнула, открыла глаза и вскрикнула. В темноте коридора неподвижно стояла маленькая фигурка в рубашке до колен. Стояла и смотрела на нее, склонив голову к плечу. Ее дочь. Или не ее?

Они молчали долго, Оля слышала, как пожурчала и стихла этажом ниже вода. Как где-то пролаяла собака, кто-то уронил что-то тяжелое на пол.

– Привет, Оля, – сказала дочь не своим, но знакомым голосом.

– Димочка? – спросила Оля сквозь зубы. – Алешенька? Ты кто, мать твою?

– А ты забыла?

Дочь выступила из темноты коридора в кухню, прошлепала босыми ногами, отодвинула стул, села напротив.

– Я вот тебя сразу узнал.

– Петенька.

Дочь-не дочь усмехнулась чужой знакомой усмешкой. Налила чая в пустую чашку, без сахара. Сашка всегда сластила, как Антон. Шмыгнула носом.

– Петенька. Ты выросла, Оля. А я – нет.

– Оставь мою дочь в покое.

Саша-Петенька лениво оперлась на стол локтем и уставилась на Олю. И дочь и не дочь. Это было до того жутко, что Оля не могла отвести взгляд. Смотрела как прикованная на чужие жесты в родном теле, на изменившееся неуловимо, но заметно для матери лицо, словно оно служило лишь маской для чего-то, что пряталось за ним и проступало в прищуре глаз, в дрожании губ.

– Что тебе нужно?

– То же, что и тогда, – Петька дернул плечом.

– Убивать? Хочешь убить меня? Как убил Нину?

Он вскинул брови.

– Я не собирался убивать Нину, – он удивился, и, кажется, совершенно искренне. – Но ты так хотела, чтобы родители принадлежали только тебе, тебе одной, а я хотел помочь. Мы были друзьями, помнишь? Пока ты не уехала.

– Замолчи, замолчи, заткнись! – Оля уронила лицо в ладони. Руки, шея, щеки, даже ступни – все тело пылало от того тайного отвратительного желания, похороненного под плитами стыда, под памятником неизбывной вине: чтобы Нины не было, чтобы она, Оленька, была первой – той, кого ждали три года, дождались, а не той, которая получилась случайно, впопыхах, в душных одеялах, на потных застиранных простынях, под хныканье младенца.

Уехать, вдруг пронеслось в голове. Уехать. Туда, где он не сможет меня достать. Далеко, в другой город, далеко от матери, от Каширской и всех ее чертовых детей, от Петеньки.

– Но на этот раз я не отпущу, – серьезно сказал Петька, прекрасно понимая ход ее мыслей. – Ни тебя, ни Сашку. Помни, что я – в ней. Я – это она.

– Ничего подобного, – прошептала Оля. – Я тебя ненавижу.

– Занятно, – вздохнул Саша-Петенька, отхлебывая давно остывший чай. – Твоя дочь так же говорит. Хотя вы такие разные.

– Иди ты к черту.

Саша-Петенька покачал головой, постучал пальцем по подбородку.

– Ты спрашивала, чего я хочу, Оля? Чего я хотел.

Оля посмотрела на Сашу-Петеньку, не впуская в сердце надежду. Ничего хорошего за этим не последует.

– А чего хотят дети? – подсказал Петенька, но, глядя на окаменевшее Олино лицо, сжалился и продолжил: – Маму, я думаю, – объявил он совершенно серьезно. – Ты будешь моей мамой?

После школы они бродили по пустому парку развлечений. Две остановки на трамвае или пять минут на машине. Аттракционы на паузе напоминали скелеты фантастических зверей. Из всех зимних забав – коньки на катке размером с пятачок да неунывающий паровозик, возивший по кругу замотанных в шарфы детишек с красными от морозца щеками.

Холодина.

Но таков был уговор. Время в школе целиком принадлежало Сашке. После школы – два часа для Петеньки.

Антон задержался в командировке, и Оля мысленно благодарила провидение. Это было как нельзя более кстати.

Вчера вечером вместе с Петькой они посмотрели выпуск «Тайн прошлого» про Каширскую. Он назывался «Все ее дети».

Оля надеялась… Сама не знала на что. Петька дернул плечом: тайна его происхождения не вызывала в нем интереса.

Сегодня сразу после школы они по настоянию Оли поехали на кладбище. Постояли над могилой Каширской, припорошенной первым снегом. Табличку опять пришлось расчищать.

– Что-нибудь чувствуешь? – с надеждой поинтересовалась Оля.

– Не-а, – протянул Петенька. – Да и с чего бы.

– С того бы. Она тебе дала имя. А имя – это слово. А из слова бог сотворил мир, – зло сказала Оля, повторяя слова треклятой своей бабки Каширской.

Они помолчали.

– Это нечестно, – сказала Оля. – Нечестно, я о ней вообще не знала. Ну и что, подумаешь, родственники. Она бы стала твоей мамой. Ты вообще ничего не чувствуешь? Там, где ты, ее нет?

Петька покачал головой.

– А что там есть? Что это за Нигде или как его там?

– Нигде и есть Нигде, как я тебе объясню? – буркнул Петька. – Ничего там нет.

Они положили на могилу Нины свежие цветы – те же розы. Белые. Без всякой фантазии. Посмотрели на горюющего ангела, покрытого легким инеем.

– Зачем ты устроил аварию? – спросила Оля. – Если не желал моей смерти.

– Может, и желал, – признался Петька. – Да только понял, что все без толку.

– Ты о чем? – Оля соображала. – Постой… Ты думал…

Петька дернул плечом.

– Думал, если я или Сашка умрем, окажемся там же, где… ты? В Нигде? Но ведь сам говоришь, Каширской там нет. Ничего там нет!

– Что ты заладила, – поморщился Петька Сашкиным носом. – Каширская-Каширская. Проверить-то стоило. Но потом я знаешь что подумал?

– Что? – безнадежно спросила Оля.

– Что с вами здесь лучше, чем там. Туда никто не попадает, кроме нас. А здесь у меня есть вы.

Оля закрыла глаза.

Ужас.

Потом они и отправились в пустой парк развлечений. Петенька обожал это место. Летом заработают качели, горки. Оля кивала и думала: лето для тебя не наступит. Не знаю как, но не наступит. Я просто не вынесу.

Прошло всего три дня с той ночи на кухне, Оле казалось – три года. Где-то должно быть решение. Они