древлян, и малейшее предательство, оговорка, оплошность, малейшее подозрение могло обернуть все дело вовсе не к их пользе. То краткое и кровавое сражение не кончилось, когда он вонзил скрам под дых Маломиру, Алдан срубил голову Сигге Саксу, а с полсотни древлянских старейшин оказалось порублено. То побоище ползло за ним до сих пор, тянулось, оставляя затхлые кровавые следы, теряя гниющие кости, будто неотвязный драуг из северных сказаний, и сам уже не знающий, зачем преследует того, кто однажды ему чем-то досадил.

– Всю жизнь я слышу: Свенельдич был у отца моего лучшим в дружине, – продолжал Святослав, переведя глаза на мать. – Лучшему в дружине достается все: и самое почетное место, и братина прямо из княжеских рук, и самый лучший кусок на пиру, и лучшая добыча. И его удача – после княжеской сильнейшая. Он имел все это – пока был жив отец. Но когда настал час… Не ты погиб рядом с отцом. – Святослав опять взглянул на Мистину. – Другой погиб с ним в один час. И он тоже был с ним с самого начала. Его звали Гримкель Секира. И сдается мне, Гримкель всегда был лучшим воином у князя. А ты…

Святослав добился того, чего хотел – невозмутимость Мистины дала трещину, в серых глазах отразилось изумление. Впервые в жизни кто-то усомнился в его первенстве при Ингваре. С Гримкелем он был знаком с отрочества, но до той последней схватки никому не приходило в голову сомневаться, чье место после Ингвара – первое. Это было как если бы кто-то усомнился, Мистине ли принадлежит его собственный нос с горбинкой от давнего перелома.

– Ты все те годы был лучшим воином при княгине, – окончил Святослав. – Если ты был его побратимом и двойником, как при Хилоусе тот его друг, ты должен был умереть до него. Заменить его в смерти, а не в…

Взгляд Святослав самую малость скользнул в сторону Эльги, но Мистина, напряженно его слушавший, понял, что князь собирается сказать – как будто по нити его речи прошел к нему в голову и увидел еще не размотанный конец. А Святослав, вновь взглянув ему в глаза, увидел то, чего еще не видел. Кончилось терпение и снисходительность, с какой Мистина относился к сыну Ингвара – к единственному сыну Эльги. Тот, кого он знал новорожденным младенцем, чей первый бой – в трехлетнем возрасте, с петухом, – видел своими глазами, а потом годами наблюдал, как взрастает князь, властвующий не только по праву рождения, но и как лучший воин среди своих. Но даже для князя есть предел дозволенного. Скажи Святослав то слово, какое почти на языке, – и Мистина его убьет. Они оба при мечах, каждого окружают телохранители, и бережатые Мистины вступят в этот бой с такой же нерассуждающей готовностью, как и гриди, потому что для них нет на свете господина выше их собственного.

Но здесь двор Эльги, кругом – ее люди. Ей стоит только двинуть бровью, и ее телохранители вмешаются и поддержат того, кого она выбрала. И кончится это противостояние, для Мистины длящееся уже второе поколение. Но если с Ингваром полем этой борьбы была любовь, то с его сыном он сойдется в смертельной схватке.

– Знаешь, – через мгновение звенящей тишины сказал Мистина, – мне уже намекали на измену вождю. Сразу после смерти Ингвара. Тогда я предложил любому выйти, сказать мне это в глаза и драться со мной. Никто не вышел. Ты был мал, но тебе со мной биться нельзя, боги против. Помнишь тот меч, что у древлян отняли? Помнишь, Асмунд, ты сказал: боги свою волю явили, и добро на том? А ты, Игмор, хочешь потягаться, кто тут лучший воин в дружине? Ты хоть и здоровый вырос, а я еще не хвор против тебя встать. Когда вам было по шесть лет, вы все хотели такой же меч, как у меня. Ратияр вам такие же резал и рукояти чернил, чтобы было похоже на мой Крыло Ворона. Он и сейчас при мне, из руки не выпадает пока.

«Хватит, прекратите!» – хотелось крикнуть Эльге, но она молчала. Она хозяйка этого дома и княгиня Руси, но мужчины должны между собой разбираться сами – даже когда это самые дорогие, самые важные, самые ценные для нее люди на свете.

И еще одно она знала, вынеся из опыта своей уже довольно долгой жизни: им невозможно разобраться раз и навсегда. Мужчина всегда, с детства и до старости, снова и снова должен доказывать то, что он мужчина не только по названию. Себе, другим мужчинам, женщинам, богам. У нее на глазах и Мистина, и Святослав уже делали это много раз – и будут делать еще.

– Ну что, меч… – хрипло сказал Игмор. Он и так-то не славился быстротой ума и красноречием, а сейчас его мучила необходимость поддержать князя, но мысли и слова не давались. – Давно уже мне не шесть лет. Меч у меня настоящий. И я не буду как ты. Я умру вперед моего князя – так я сказал, так и сделаю. Боги меня слышали.

– Вот он – настоящий мне брат! – Святослав обнял Игмора за плечи, и тот просиял, так отличенный перед обоими дружинами. – А ты, Свенельдич…

Оставив Игмора, Святослав подошел и остановился в двух шагах от Мистины. Тот не дрогнул, его бережатые источали напряжение – оставаться на месте в готовности на полувдохе рвануться вперед.

– Доставь мне Хилоусов меч. Если он не найдется… я не уйду из Киева, оставив здесь тебя. А уйти мне надо, воевать кагана и его звание добывать я решил твердо. Понял? Не вернется ко мне мой меч – в моей берлоге я второго медведя не оставлю.

«Пропади все пропадом!» – устало подумала Эльга. Сын грозит Мистине изгнанием? Ну и пусть. Она уедет с ним. Они вместе уедут обратно в Псков, а может, в Хольмгард, где Мистина родился. А Святослав пусть-ка один управляется с этой державой от Варяжского моря почти до Греческого. Долго ли продержится, с его-то привычкой глядеть в небо и не замечать земли?

* * *

– Я тебя не оставлю. Ты не бросил меня, когда мне было трудно. И ведь я знаю, от чего тебе пришлось отказаться. И я не брошу тебя. Если ты не сможешь оставаться в Киеве, я уйду вместе с тобой.

– Куда? – Мистина взглянул на Эльгу почти весело. – Куда мы можем отсюда деться?

– В Выбуты. Уж моей вдовьей доли сынок не лишит, чем жить, у нас будет. Или поедем в Хольмгард к Сванхейд.