— А как дела у вашей жены… и дочери?

— Хорошо. На днях их выписывают из роддома.

— Кстати, как вы ее назвали?

— Тоня хотела назвать Машей, но ее родители возражают. Кира Дмитриевна, у меня к вам еще одно дело… — Федин замялся. — Мы с ней договорились, что я выбираю крестную мать для нашей девочки, а она крестного отца… Так вот, я хотел вам предложить…

— Быть крестной матерью?

— Ну, да, если вы не против.

— Я за!

— Тогда я буду держать вас в курсе. Мы с Тоней все обсудим, решим, когда, и я позвоню.

— Договорились.

Кира попрощалась и сунула мобильный в карман брюк. Карман тут же некрасиво топырился, но Кира не обратила на это никакого внимания — сейчас ей было не до красоты, ее раздирали противоречивые чувства: с одной стороны возмущенная совесть корила за обман — скрыть существование ребенка! почти уже бывшего мужа и красочно рисовала картины «гиены огненной», с другой стороны, согласившись быть крестной этого ребенка, она всегда будет рядом, будет помогать и следить за его жизнью и это было неким существенным искуплением за обман и оправданием в собственных глазах.

«— Все мы на земле грешники, — убежденно рассуждала она, идя по дорожке скверика, — у каждого свой грех и не известно, что хуже ложь или прелюбодеяние. Только Бог может определить тяжесть человеческого греха и искренность его раскаяния. Может быть, я не права, но сейчас я не раскаиваюсь в своих действиях…»

85

В госпиталь Кира ехала с твердым намереньем отказаться от найденных бриллиантов — собственная жизнь и спокойствие дороже любых денег!

Идя по коридору к палате Шубина и не замечая ничего вокруг, Кира мысленно продолжала «воевать» с Дмитрием Викторовичем и Павлом, стараясь отыскать нужные аргументы в защиту своего решения.

Уже около двери палаты Кира вдруг услышала звон разбитого стекла и обернулась. Девушка в белом халате, шапочке и сдвинутой на подбородок повязке, стояла посреди коридора и с ужасом смотрела на Киру. Вокруг нее валялись разбитые баночки с какими-то мазями, травками, кремами.

Ужас, с которым девушка смотрела на Киру, был пугающе-осязаемый и, казалось, что он невидимыми клубами вытекает из округлившихся каштановых глаз девушки, заполняя собой все пространство коридора.

«— Я забыла что-то надеть? — подумала Кира и оглядела себя с ног до головы — сегодня она была в легкой голубой тунике, в джинсах и кроссовках — пальцы ног были заклеены пластырем — туфли она наденет не скоро. — Может, ей мои кроссовки не понравились?»

Кира пожала плечами и повернулась к двери палаты.

В дверях стояла Инна Валерьевна и с интересом наблюдала немую сцену.

— Я тут не причем! — произнесла Кира и даже руки подняла, как бы сдаваясь. — Я просто шла… Она сама все расколотила.

— Я видела, — кивнула головой профессорша, — и это еще страннее…

— Не знаю, что здесь странного, — бочком протискиваясь в палату, сказала Кира, — но мне срочно надо поговорить с Шубиным.

— А Пал Палыча нет, — очень довольно произнесла Инна Валерьевна с нескрываемым интересом глядя на посетительницу.

— Как это нет? — удивилась Кира, оглядывая пустую палату. — А куда это он подевался? О, да тут перемены!

Кира увидела огромное, белое, словно облако, массажное кресло и чуть не захлопала в ладоши — теперь можно делать сразу два дела: и разговоры разговаривать, и массаж.

— Пал Палыч уехал рано утром, когда он приедет я не знаю, а нам с вами надо поговорить.

Профессорша пригласила Киру в палату, еще раз посмотрела на девушку, убирающую с пола разбитые баночки и плотно закрыла за ними дверь.

— Разговор пойдет о ваших отношениях… — начала Инна Валерьевна, садясь в кресло, Кира же выбрала себе массажное кресло и с удовольствием вытянула ноги — предстояла долгая тренировка и надо было выкраивать время для отдыха.

— Не, не, не — не вежливо перебила Кира, — свои личные отношения я ни с кем обсуждать не буду.

— Личные — это когда касается двоих, — настаивала профессорша, — а когда это касается всего коллектива, то это уже не личные, а общественные отношения.

— Не поняла. С каких пор мои личные отношения стали общественными?

— С тех пор, как за ними наблюдает весь коллектив. Теперь понимаете мою озабоченность?

— Не совсем.

— Вкратце это выглядит так: одна наша сотрудница безответно влюбилась в посетителя, но у посетителя были вполне счастливые отношения с другой женщиной, сотрудницы стали подшучивать и посмеиваться над… любовными переживаниями девушки. И тогда девушка пообещала «отбить» объект своего воздыхания у счастливой соперницы.

— Соперница, как я понимаю, это я.

— Ну… В общем страсти в коллективе накалились до бела — даже ставки стали делать. Сами понимаете, мне этот тотализатор ни к чему — работа страдает. Вот и решила поговорить с вами…

— И узнать результат, так сказать, из первых рук… — Кира нажала кнопочку на пульте и кресло включилось и едва ощутимо «затряслось». — Кажется, мы с Валентином расстались.

— И вы так спокойно об этом говорите? — удивилась Инна Валерьевна.

— Сама удивляюсь! — вдруг разоткровенничалась Кира: женщина ей нравилась, так почему бы и не пооткровенничать. — В первую минуту думала мне ножом в спину ударили — еле до машины дотащилась, а потом так скрутило аж суставы выворачивало, руки и ноги онемели и долго потом не слушались — я даже машину побоялась вести, охранник целый день за рулем седел.

— А потом?

— Потом… умылась, воды попила и уснула, когда проснулась получше стало, но машину вчера не водила, а еще «мороженку» ела, целых две порции, — Кира нажала на другую кнопочку на пульте и «затряслась» сильнее. — Да и вчера столько всего произошло, что расставание с Валентином как-то отошло на второй план.

— Ну да, ну да… а голова не болела? — заинтересованно расспрашивала профессорша «о состоянии больного».

— Вроде болела, я уже и не помню… ломало и крутила суставы жутко, думала не выберусь. А вам зачем?