растерялся, даже не знал, что ответить.

— Говорят, что молчание — знак согласия. Короче, вам, товарищ ефрейтор, придется поехать. А послезавтра утром зайдите в штаб, там выпишут увольнительную.

Мне оставалось поднести руку к кромке берета:

— Слушаюсь, товарищ майор.

В воскресенье я вышел в город, и очень кстати: мое письмо, срочно отправленное Тане, дошло до адресата.

В городском парке я ее нашел очень быстро. Она сидела на зеленой скамейке невдалеке от фонтана и листала книжку.

Решили начать прогулку с леса. Безлюдная тропинка, извивавшаяся между деревьев, повела нас в молчаливую его глубину. Лес был полон неожиданностей: то, волоча за собой пушистый хвост, пробежит белочка, то с треском шагнет между деревьев пугливый олень. Тропиночка, наконец, привела нас к широкой пойме реки.

Сновали рыбачьи лодки. Мальчишки и девчонки с радостными криками играли в какую-то водную игру.

А те, что оставались на берегу, загорали на стеганых одеялах.

— Десант, неплохо бы искупаться, гляди какой погожий день, будто по заказу, — предложила Таня.

Да, жаркий день в этом пасмурном краю — событие довольно редкое. Я даже улыбнулся: не заблудилось ли Каракумское солнце, не пришло ли сюда по ошибке?

Но мое молчание Таня рассудила по-своему:

— Не хочешь купаться — не надо. Ты можешь сидеть и наблюдать. Мне же известно, что в вашем краю воды мало… Я окунусь пару раз и выйду.

Все ясно: решила, что я не умею плавать.

— Танюша, если я вдруг начну тонуть, — спасешь? — почти трагически сказал я, но Таня не заметила подвоха и упросила купаться, где мелко.

Я нырнул под воду и, вынырнув далеко от Тани и шумно плескаясь, поплыл к другому берегу.

Когда же вернулся, она обиделась:

— Шутник, даже не мог сказать… Страдай тут из-за него, бойся: как бы не утонул…

После этого мы плавали вместе.

Потом вышли на берег и стали загорать. Я забыл, что это такое удовольствие — лежать под теплым солнцем. Разомлел, то и дело втягивал в себя воздух, наслаждался.

И тут Таня вскочила и, сорвав с моей головы берет, которым я прикрылся от солнца, с озорством поглядывая назад, закричала: "Ну, если быстрый, — догоняй!" — сорвалась с места и побежала. Я рванулся за нею.

Она бежала и смеялась, а мне же казалось, что гонится она за собственным своим смехом. Ее распущенные волосы обвивали тело. Еёе смех был завораживающим, и мне хотелось без конца слушать его. И потому, наверное, я бежал не особенно быстро. Но в конце концов догнал ее и взял за руку. Тяжело дыша, она закрыла глаза и припала ко мне. Засмеялась:

— Хорошо здесь, правда?

Мое сердце учащенно заколотилось.

Нас рассматривали лесные деревья, задумчиво покачивали вершинами… Мы повернули к реке.

На берегу народ прибавлялся. Солнце клонилось уже к западу. А мне хотелось сидеть здесь и наблюдать за волнами. Эту реку я видел часто, но любоваться ею не надоедало, напротив, грусть улетучивалась, поднималось настроение. Отчего мы с этой рекой так сблизились? Была у меня на этот счет одна несложная догадочка: она похожа на мою Мургаб, что протекала неподалеку от дома.

— Ах, побольше бы таких дней…

Таня сидела рядом и держала меня за руку.

— Ты научишь меня плавать.

Глядя друг на друга, мы улыбались, и я окончательно забыл о том серьезном разговоре с Таней, ради которого шел на эту встречу.

Наша рота первой поднялась в воздух и раньше всех совершила прыжки.

Но на сей раз мы должны были остаться на поляне и собрать парашюты тех, кто прыгает после нас. Ребята, недовольные, обратились к замполиту:

— Товарищ капитан, с какой стати мы должны собирать чужие парашюты? Неужели мы не заслужили чего-нибудь посерьезнее?

Замполит улыбнулся и тут же отрезал:

— Выполняйте приказ.

Роты, приземлившись, поспешно освобождались от парашютов и исчезали в лесу, откуда доносилась автоматная трескотня и артиллерийская канонада.

А мы, собирая и подтаскивая парашюты, злились: что, мы хуже других?

Через три часа наш ротный командир пересчитал собранные парашюты и сделал отметку в своем блокноте. Ребята сели перекусить, а командир поручил мне построить свое отделение.

Я подумал, что нас сейчас отправят в гущу событий и оживился. Однако радость была преждевременной.

— Вы останетесь здесь, около парашютов!

Приказ, есть приказ, его надо выполнять.

От нечего делать ребята разбрелись собирать грибы, и только Миша и еще несколько ребят предпочли отдохнуть на траве.

Лес стоял перед нами — словно поднявшийся по тревоге лиственный полк; глядел куда-то вдаль, поверх простиравшихся рядом пшеничных полей. С полей этих, готовых уже к жатве, доносились запахи спелого хлеба.

Сорвав колосок, я раздавил его в ладони, сдул шелуху и увидел крупные зерна. Их было семь. Подумалось: "прямо как в притче: семь пророков — один бог". И бог этот в моих руках — колосок. Вспомнилось мне, как ел когда-то из чашки солоноватую вареную сытную пшеницу. На душе было радостно…

Зашло солнце, ребята, вернувшись из леса, нанизывали на палочки грибы и жарили их над углями. Запах жареных грибов нестерпимо разжигал аппетит.

Перекусив, мы стали ждать машины. Но их все не было.

Глубокой ночью встревоженный дежурный растолкал меня:

— Товарищ сержант, машины, кажется, идут. Будить ребят?

И в самом деле доносился гул, однако он не был похож на гул машин. Свет бороздил пшеничное море.

"Наверное, трактора", — подумал я.

И тут же услышал, как кто-то из ребят, проснувшихся от наших разговоров, крикнул:

— Идут танки, эй, эй!

Я невольно вскочил на ноги:

Танки двигались в сторону хлебных полей. Вслед за мной в пшеничное поле кинулся Аноприенко. Стараясь перекрыть грохот ползущих прямо на нас танков, орали во все горло:

— Стой, сто-ой!

Нас заметили. Передний танк остановился. Вслед за ним остановились и остальные.

Открылся люк, и офицер, вышедший из танка, не разобравшись, что к чему, набросился на нас.

— С ума посходили, что ли? Жить надоело, да?

— Надо глядеть в оба, коль сел в танк, а не спать!

И если бы он взял меня за грудки, я мог, позабыв разницу в чине, дать отпор.

Командиры других танков поняли в чем дело. И поддержали нас. Один из них, не удержавшись, пошутил:

— Ну, десантники, — значит, пшеницу караулим?

— Защищать хлеб — долг не только десантников, товарищ командир, — сказал Аноприенко, и впервые его слова не вызвали улыбки.

Сначала я любил глядеть в окно госпиталя на деревья. Потом и это надоело. Я тосковал.

Вспоминались ребята из нашей роты. Я их видел то за укладкой парашютов, то перед полковым знаменем. Про себя