в тебя с первого взгляда, как говорится, с бухты-барахты. С тех пор стремлюсь я успокоиться, усиленно курю, грызу сухари, но ничего не получается. Я влюбился в тебя так глубоко — до самых почек, как Ромео в Джульетту. Каждый час я гляжу на твой портрет и поглаживаю его почти так же, как свой противогаз, только еще нежнее. А давеча перед боем ты даже приснилась мне. Твои жесткие волосы я гладил ладонью, и не один раз. Но, увы, мне помешал проказник, влепил изрядный щелбан, от которого я проснулся. Оказывается, за твои волосы я принял усы Аноприенко…"

Миша сидел, прислонившись к стволу дерева, затягивался папиросным дымом, прищуривал глаза на Аноприенко, улыбался. А я снова мысленно очутился в родных краях, около круглолицей моей жены. Она вглядывалась в меня своими теплыми, ласковыми глазами и была такой же, как в последний раз на вокзале. В цветастом платке, с немного печальными глазами, она что-то шептала, и я догадался:

"Со дня разлуки с тобой прошло 397 дней…"

Так она писала мне в письме…

Раздался протяжный вопль. Наш взвод, пробиравшийся лесом на стрельбище, остановился и прислушался.

Вопль доносился откуда-то справа, из-за дубовых деревьев. Временами он прекращался, и тогда слышалось чье-то тяжелое дыхание.

За деревьями мы увидели корову, которую засасывало болото. Ее глаза, застывшие от ужаса, были круглы и огромны. Мы без слов приступили к делу. Наложили веток. Приволокли бревно. Аноприенко, измазанный черной глиной, отыскал коровий хвост, а Миша ухватился за рога.

Корова подалась. Теперь можно было просунуть бревно под ее живот. Наконец мы вытянули ее на твердую почву. Лейтенант, глянув на часы, заторопился:

— Задержались на тридцать пять минут. На стрельбище уже давно ждут нас, живее ребята…

Но мы и без того торопились. Аноприенко и тут нашел повод позубоскалить:

— Товарищ лейтенант, если вы на сей раз не накажете Мишу, я обижусь. Вы сами видели, как он, будто теленок, присосался к вымени коровы. Товарищ командир, накажите его. Накажите за то, что он высосал чужую долю молока. Он, товарищ лейтенант, теленка обидел. Если не верите, посмотрите на его губы и убедитесь.

Мы взглянули на Мишу.

В самом деле его губы были измазаны глиной. Ребята заулыбались.

Корова, заметившая, что мы уходим, посмотрела нам вслед и протяжно замычала: "Мо-о-о". Ребята просияли.

Торопливый солдатский шаг быстро уводил нас к стрельбищу.

…Сегодня мы развернули парашюты, приготовленные полмесяца назад, и тщательно осмотрели их (так делается перед прыжками).

На следующий день ГАЗ-69 повел за собой караван автомашин с сидящими на них десантниками-парашютистами. На земле и деревьях лежал снег.

Ветер мел этот снег, слепил глаза, а мороз покусывал уши, заставляя плотнее натягивать шапку.

Только в самолете по телу разлилось тепло, нарумяненные морозом щеки поблекли.

Моя рука на запасном парашюте. На нее падают капли. Это тают снежинки на моих усах…

Самолет набрал высоту, открылся люк. Ветер, ворвавшийся внутрь, расшевелил солдат, разомлевших от тепла.

Тут же команда: "Приготовиться!" — и следующая: "Пошли!" Падая, я закрутился, как волчок. И почему-то растерялся. Дернул, кольцо раскрывателя парашюта значительно раньше положенного времени и почувствовал, что лечу вверх тормашками, ноги выше головы — запутался в веревках парашюта. Я несколько раз подтянулся на руках, держась за ремни. Удалось освободить одну ногу. Но для второй уже не оставалось ни сил, ни решительности.

Земля летела мне навстречу, а я, словно парализованный, бездействовал и знал — после падения никакой мастер-хирург меня не соберет.

И тут с земли донесся глуховатый голос:

— Не паникуй, гвардеец… Достань нож и перережь стропы. Спокойно. Не паникуй. Нож твой на поясном ремне… Спокойно…

Солдатскому оружию спасибо! Нажал кнопку — со щелчком открылось лезвие ножа. Ветер подхватил концы перерезанных строп, на душе полегчало. Я взглянул на свой надутый парашют, напоминавший камышевую цыновку, на белые купола других парашютов, готовых уже приземлиться, и рассмеялся: хорошо все-таки жить!

Теперь до земли оставалось совсем пустяк. Тот, поддерживающий меня глуховатый голос раздался снова. На сей раз он доносился еще глуше:

— Не торопись… Сведи ноги, носки и пятки вместе… задние лямки подтяни еще немного, ветер восточный, ветер восточный… Не забывай приземляться по ходу ветра, в направлении ветра…

Глянув вниз и заметив толпу людей, глазевших на меня, я смутился. Расстояние между нами сокращалось быстро… 50 метров… 30… 10 метров… Земля!

Ребята подбежали ко мне и окружили. Помогли подтянуть парашют, который поволок меня по снегу. Увидев торопливо идущего подполковника Тарасова с рупором в руке и седого полковника рядом с ним, я быстро сообразил: "На худой конец дадут десять суток гауптвахты, правда, зимой холодновато, но придется потерпеть".

Вытянувшись по стойке "смирно", я отрапортовал:

— Гвардии ефрейтор Назаров выполнил тринадцатый прыжок.

Полковник обвел окружающих взглядом и скомандовал:

— Баталь-о-он!.. Смирно! За проявление настойчивости и умелое действие в воздухе гвардии ефрейтор Назаров награждается значком "Парашютист-отличник"!

— Служу Советскому Союзу!

Произнеся эти слова, я ощутил, как голова моя вскинулась, а грудь выпятилась далеко вперед.

…Прошло десять-пятнадцать дней. Однажды я был дежурным по кухне. Вошел сияющий почтальон. Раскрыл одну из газет, и ткнул пальцем на статью под заголовком: "Тринадцатый для десантников — не опасен". Один из наших командиров написал эту статью про меня.

Последнее письмо, полученное от Тани, заставило меня задуматься.

"…Иногда хочется повидаться с вами. Выхожу из дома к вашим зеленым воротам…"

Я сделал вывод — это слова любви. Но, спустя время, заколебался: нет, Нуры, ошибаешься. Погляди чуть дальше носа, может, это все и не так. Они видели твой военный билет. А в нем — все, вплоть до дня рождения твоей жены.

В ближайшее увольнение решил встретиться с Таней.

Но увольнение не так-то легко получить. Если я обращусь к ротному, он, несомненно, ответит: "Товарищ ефрейтор, вы были в увольнении недавно. В роте вы не один, подождите, дойдет до вас очередь".

И тогда я решил обратиться к комбату. Стал придумывать причину встречи с ним. Однажды я увидел его среди солдат, поливавших газоны.

Я подошел строевым:

— Товарищ майор, разрешите обратиться?

— А ну-ка валяй, послушаем, что ты нам скажешь, — пошутил он.

— Товарищ майор, мне необходимо в город в предстоящий выходной день! — выпалил я неожиданно, для себя.

Однако, не ответив на мою просьбу, комбат удивил меня гораздо больше, чем я его:

— Товарищ ефрейтор, я собираюсь направить вас на кратковременные курсы сержантов. После окончания курсов вернетесь в свою роту и вместо сержанта Коритко будете командовать отделением.

Это неожиданное решение застало меня врасплох, и я немного