долгожданную личную свободу и ряд гражданских прав (заключать сделки, открывать торговые и промышленные заведения, свободно вступать в брак, переходить в другие сословия и т. д.). Но полноправным сословием они не стали: оставались рекрутские наборы, подушная подать, телесные наказания. Кроме того, на период «временнообязанного состояния» (то есть до перехода на выкуп) за помещиком сохранялось право вотчинной полиции. Он мог требовать смены сельских должностных лиц, удаления из общины неугодных крестьян, вмешиваться в решения сельских и волостных сходов.

Выйдя из-под власти помещика, крестьянин оказывался в зависимости от «мира», т. е. общины, которая оставалась собственником надельных земель. Крестьяне не могли отказаться от надела. Для каждой губернии были установлены его высшая и низшая нормы. После грубой корректировки предложений Редакционных комиссий в Главном комитете они были понижены, и в целом по России крестьянство потеряло около 20 % той земли, которой пользовалось до реформы. Общине все равно приходилось арендовать землю у помещика, расплачиваясь обработкой уже его земель. Эта так называемая отработочная система ставила освобожденных крестьян в жесткую экономическую зависимость от своих вчерашних хозяев.

Средний размер крестьянских наделов составил всего 3,4 десятины на душу. По подсчетам земских статистиков, для того чтобы прокормить семью, в черноземной полосе требовалось 5–6 десятин, а в нечерноземной – около 8 (и это без учета уплаты податей). Самые большие наделы получили крестьяне северных и степных губерний, самые незначительные – черноземных губерний. Крестьянское малоземелье и связанная с ним нищета, недоимки стали бичом русской пореформенной деревни.

Для того чтобы стать собственниками земли, крестьяне должны были заплатить выкуп – не только за урезанный надел, но и за потерю помещиком крепостного труда. Выкупная сумма определялась путем так называемой «капитализации оброка»: ежегодно уплачиваемый крестьянином оброк приравнивался к годовому доходу в размере 6 % с капитала. Вычисление этого капитала и означало определение выкупной суммы. В центральных губерниях за высший надел платили 8–12 рублей оброка в год, следовательно, выкуп должен был составить 133–200 рублей с души (а в крестьянском дворе могло быть и пять, и семь душ мужского пола). У крестьян, разумеется, не было денег, чтобы внести всю сумму сразу. Поэтому они выплачивали около 20 % от нее (или отрабатывали эту сумму на помещичьей земле), а остальные 80 % помещикам выплачивало государство. Делало оно это не деньгами, а государственными ценными бумагами, доходность которых была значительно ниже утраченного оброка. Выплаченные помещикам средства с прибавкой 6 % годовых государство затем взыскивало с крестьян в форме выкупных платежей в течение 49 лет. По подсчетам современных исследователей, крестьяне к 1905 г. заплатили почти в два раза больше рыночной стоимости полученной земли.

В результате от выкупной операции пострадало и дворянство, и крестьянство, что хорошо выразили знаменитые некрасовские слова: «Распалась цепь великая / Распалась, расскочилася, / Одним концом по барину, / Другим – по мужику». Обновленным из кризиса вышло только государство, правда, ненадолго.

Власть помещика в деревне заменялась «общественным управлением» по образцу крестьянского самоуправления в государственной деревне, созданного в ходе реформы П. Д. Киселева 1837–1841 гг. Крестьянская община составляла сельское общество (мир), которое распоряжалось полученной землей и несло за нее повинности перед помещиком, а также уплачивало подати государству. Домохозяева (главы семей) мира собирались на сход, избиравший сельского старосту, сборщика податей, представителей на волостной сход. Несколько сельских обществ образовывали волость (от 300 до 2 тыс. душ). В свою очередь, волостной сход избирал волостного старшину, волостное правление и волостной суд. Последний разбирал тяжбы между крестьянами на сумму до 100 рублей и наказывал за незначительные проступки денежными штрафами, общественными работами или розгами (на усмотрение провинившихся, которые чаще всего выбирали последнее). Без согласия сельского схода и волостного правления крестьянин не мог ни получить паспорт, чтобы уйти на заработки, ни выйти из общины, отказавшись от надела.

Надо сказать, что в Редакционных комиссиях вопрос об общине вызывал бурные споры, но в итоге был решен в пользу ее сохранения, в основном из фискальных и полицейских соображений. Правда, Николай Милютин и его соратники рассчитывали на постепенное упрощение для крестьян выхода из общины, отмену круговой поруки, облегчение малоземелья путем «прирезки» казенных земель. В действительности правительственная политика свела эти планы на нет, и их пришлось воплощать в жизнь уже в начале xx в. Столыпину в ситуации цейтнота и жесткого политического кризиса.

Наконец, надо сказать, что помещичьи крестьяне составляли около половины всех крестьян России. Удельные (принадлежавшие царской фамилии) и государственные крестьяне при освобождении получили значительно больше земли, но демографический взрыв второй половины xix в. вскоре свел на нет это преимущество.

«Порядка ж нет как нет»

Объявленная воля была встречена большинством крестьян с недоумением. Документы полны свидетельств о том, что мужики говорили: «Да какая же это воля? Так еще через два года! Да господа-то в два-то года-то все животы наши вымотают». Порой во время чтения манифеста поднимался ропот и крик, часто народ выходил из церкви, не прикладываясь к кресту. Среди крестьян распространились подозрения, что подлинную волю от них скрыли, они требовали прочесть «настоящую» царскую грамоту. Начались волнения, на подавление которых пришлось посылать правительственные войска. В селе Кандеевка Пензенской губернии толпа, избив читавшего Манифест священника и должностных лиц, кричала: «Ни дня, ни минуты барину не будем работать, податей с нас царь не будет требовать 20 лет, земля вся нам, леса, луга, господские строения – все наше, а барину нет ничего, господ, попов бей, души!» Многие отказывались выполнять барщину, подписывать уставные грамоты, фиксировавшие условия освобождения.

Начался подъем не только революционного, но и либерального движения. Дворянство стремилось к более активному участию в государственном управлении. В начале 1862 г. петербуржское и московское дворянские собрания обсуждали вопрос о созыве представителей от дворянства и других сословий для обсуждения предполагаемых реформ.

Дальше всех пошли тверские дворяне во главе с Алексеем Унковским, подавшие в том же году Александру ii «всеподданнейший адрес» с требованием предоставления земли в собственность крестьянам, отмены дворянских сословных привилегий и созыва всенародного бессословного совещательного органа: «Преобразование, требующееся ныне крайней необходимостью, не может быть совершено бюрократическим порядком. Мы сами не беремся говорить за весь народ, несмотря на то, что стоим к нему ближе… Мы уверены, что все преобразования останутся безуспешными потому, что предпринимаются без спроса и ведома народа. Собрание выборных всей земли русской представляет единственное средство к удовлетворительному разрешению вопросов, возбужденных, но не разрешенных Положением 19 февраля». По сути, это была реальная программа углубления и продолжения реформ на базе соединения усилий власти и всех слоев общества. При таком варианте развития событий, со всеми его трудностями и издержками открывалось по крайней мере две головокружительные возможности. Во-первых, это создание действенных гарантий продолжения преобразований и невозможности прекратить их