Практическая возможность такого рывка связывалась с тем, что к моменту европейского поворота в сторону социализма Россия сумела сохранить «свою незаметную скромную общину, то есть владение сообща землею, равенство всех без исключения членов общины, братский раздел полей по числу работников и собственное мирское управление своими делами».

Перспективы русской общины многим вовсе не казались блестящими. Другой эмигрант, ярый западник и теоретик анархизма Михаил Бакунин, упрекал Герцена и его друзей в том, что они «запнулись за русскую избу, которая сама запнулась да и стоит века в китайской неподвижности», и иронически вопрошал: «Почему эта община, от которой вы ожидаете таких чудес в будущем, в продолжение десяти веков прошедшего существования не произвела из себя ничего, кроме самого печального или гнусного рабства?» Сам же, впрочем, и предлагал ответ: «В ней нет свободы, а без свободы, вестимо, никакое общественное движение немыслимо».

Но для Герцена существующая община – хранительница социального равенства не идеал, а только зародыш будущего общественного строя. Наличная русская община обладает чудовищным недостатком. Она сковывает индивидуальную свободу. Между тем идеал социализма предполагает, с точки зрения Герцена, необходимость «сочетания личной независимости, без которой нет свободы, с общественной тягой, с круговой порукой, без которых свобода делается одним из монополей собственника». В годовщину революции 1848 г., выступая на митинге, организованном европейскими социалистами, Герцен так представлял возможность согласования «личной свободы с миром». Каждый член общины, утверждал он, должен потребовать себе «все права, принадлежащие ему как особе, не утрачивая при том прав, которые он имеет как член общины».

На Западе «выработаны свобода личности» и демократические нормы, но они доступны лишь меньшинству. В России есть община, но она «поглощает личность». Задача революционного меньшинства, по мысли Герцена, заключается в том, чтобы «снять их противуречие» – «сохранить независимость британца без людоедства» всеобщей жестокой конкуренции и «развить личность крестьянина без утраты общинного начала». И в разрешении этого противоречия «вся мучительная задача нашего века, в этом-то и состоит весь социализм».

В развитых странах «безумно было бы начать переворот с уничтожения свободных учреждений, потому что они на деле доступны только меньшинству; еще безумнее уничтожить общинное начало, к которому стремится современный человек, за то, что оно не развило еще свободной личности в России».

Запад и Россия, утверждал Герцен, обращаясь к европейским социалистам, пойдут к одной цели «но не по одной дороге – вы пролетариатом к социализму, мы социализмом к свободе».

Предоставляя общинному быту развиться в результате свободного творчества свободного народа, Герцен решительно отказывался рисовать сколько-нибудь определенные картины будущего общественного порядка. В детальных проектах тогдашних социалистов, в частности у Фурье, его бесили «жалкие мелочи и подробности». «В широком и светлом фаланстере их тесновато», писал он, «народы будут холодны, пока проповедь пойдет этим путем; но учения эти велики тем, что они возбудят, наконец, истинно народное слово, как Евангелие».

Революция мыслилась в рамках этого направления исключительно как социальный переворот, совершенно не связанный с политическими потрясениями. Именно поэтому Россия, где нет политических свобод, имеет преимущество перед Европой, где либералы будут всячески препятствовать социалистическому перевороту. В Европе, писал Герцен, «либералы боятся потерять свободу – у нас нет свободы; они боятся правительственного вмешательства в дела промышленности – правительство у нас и так мешается во все; они боятся утраты личных прав – нам их еще надобно приобретать». Русским нечего терять и легче пойти сразу на социальный переворот.

Этот переворот связан с устранением общественных отношений и социальных институтов, но ни в коем случае не предполагает уничтожения людей, поставленных силою судьбы в эти отношения. По убеждению Герцена, «в социальных нелепостях современного быта никто не виноват и никто не может быть казнен – с большей справедливостью, чем море, которое сек персидский царь», и следовательно, «обрушивать ответственность за былое и современное на последних представителей «прежней правды», делающейся «настоящей неправдой», так же нелепо, как было нелепо и несправедливо казнить французских маркизов за то, что они не якобинцы…». «Мы убеждены, – писал Герцен в 1866 г., – что почин, что первые шаги нашего переворота совершатся без кровавых потрясений».

Задача революционной интеллигенции, возвращающей долг народу, из которого она вышла, заключается никак не в насилии над народными чаяниями и не в насильственном внедрении известного образа жизни. Редактор «Современника», самого передового журнала, рупора революционной демократии, Николай Чернышевский также верил, что к успеху ведет движение самих масс: «Прочно только то благо, которое не зависит от случайно являющихся личностей, а основывается на… самостоятельной деятельности нации».

Но они отчетливо осознавали: нация не вполне готова к социальному перевороту. Отсюда задача интеллигентного меньшинства – подготовка крестьянства к восприятию ценностей социализма.

Герцену и Чернышевскому, людям высокой культуры, было невозможно призывать к бунту непросвещенный народ, который эту культуру в ходе бунта уничтожит. Чернышевский в «Письмах без адреса» сетовал: «…народ невежествен, исполнен грубых предрассудков и слепой ненависти ко всем отказавшимся от его диких привычек. Он не делает никакой разницы между людьми, носящими немецкое платье; с ними со всеми он стал бы поступать одинаково. Он не пощадит и нашей науки, нашей поэзии, наших искусств; он станет уничтожать всю нашу цивилизацию».

Герцен резко выступал против полного сокрушения старого порядка, к чему призывали некоторые горячие головы. «Старые студенты, жившие в отвлеченьях, они ушли от народа дальше, чем его заклятые враги, – ехидничал Герцен. – Поп и аристократ, полицейский и купец, хозяин и солдат имеют больше прямых связей с массами, чем они. Оттого-то они и полагают возможным начать экономический переворот… с выжиганья дотла всего исторического поля, не догадываясь, что поле это с своими колосьями и плевелами составляет всю непосредственную почву народа, всю его нравственную жизнь, всю его привычку и все его утешенье». Поэтому, по мысли Герцена, «новый водворяющийся порядок должен являться не только мечом рубящим, но и силой хранительной. Нанося удар по старому миру, он не только должен спасти все, что в нем достойно спасения, но оставить на свою судьбу все немешающее, разнообразное, своеобычное. Горе бедному духом и тощему художественным смыслом перевороту, который из всего былого и нажитого сделает скучную мастерскую, которой вся выгода будет состоять в одном пропитании, и только в пропитании».

1 марта 1860 г. в издаваемом Герценом в Лондоне «Колоколе» было напечатано «Письмо из провинции». Автор письма, скрывшийся под псевдонимом «Русский человек» (есть основания полагать, что это был Добролюбов) призывал Герцена: «…наше положение ужасно, невыносимо, и только топор может нас избавить, и ничто кроме топора не поможет! ‹…› Другого спасения нет. Вы все сделали, что могли, чтобы содействовать мирному решению