бури мои приемы пищи несколько менее регулярны и более ограниченны, чем это желательно для обычного человека. Сильвия, дорогая, жаль, что ты не смогла раздобыть фрукты получше. У этих весьма плачевный вид! – Бросив дочери это придирчивое замечание, он аккуратно очистил апельсин и продолжил: – Я льщу себя надеждой, мистер Меррид, что разбираюсь в человеческой природе. По мне, люди носят собственные паспорта на своих лицах. По этой причине, пусть это покажется наивным с моей стороны, я готов вам довериться. – Он сделал торжественную паузу и голосом, исполненным величайшего благородства, заявил: – Мистер Меррид, имею сообщить вам, что я беглец.

Наступила тишина. Профессор положил в рот дольку апельсина, прожевал ее с мрачным видом и печально улыбнулся Льюису.

– «Жертва» – вот более точное слово, мистер Меррид, жертва действующего политического режима. Я уже сказал вам, что я профессор. До недавнего времени руководил кафедрой английской литературы в Гейдельбергском университете. Ах, то были счастливые дни! Моя любимая жена еще была жива, мы бродили вечерами по зеленым лужайкам вдоль Неккара, мягко несущего свои воды, и Сильвия гуляла с нами, наше дитя… Тогда она была ростом нам до колен. Да будет мне позволено признаться, студенты любили и почитали меня, я прославился широтой ума, либеральностью воззрений. Но увы земной суетности! Эта либеральность и человечность стали неприемлемыми, когда к власти пришло нынешнее правительство.

При этих его словах Сильвия протестующе выставила руку вперед:

– Отец, зачем ты…

Профессор неодобрительным взглядом заставил ее замолчать.

– Как я говорил в тот момент, когда дочь меня перебила, после прихода тоталитарного государства моя жизнь становилась все более невыносимой, я подвергся гонениям и наконец был вынужден покинуть свой пост. Если можно так выразиться, за мою голову была назначена награда. Моя дорогая Сильвия всегда была мне поддержкой и опорой и бежала вместе со мной в Мюнхен. Там на нас пало подозрение и нас арестовали, но фортуна была к нам благосклонна, нам удалось бежать и добраться до этих удаленных мест, куда в былые, лучшие дни дочь часто приезжала кататься на лыжах и где ей повезло обзавестись множеством замечательных друзей.

Он снова помолчал, потом вскинул руку и продолжил с впечатляющим ораторским пафосом:

– Мистер Меррид, вот уже без малого три недели я – культурный человек и влиятельный ученый – влачу жалкое существование в этой отвратительной хижине, пробавляясь той скудной пищей, которую могут принести мне дочь и герр Эдлер. Я живу как настоящий преступник. Я спрашиваю вас, открыто и честно, мой дорогой юноша, разве мое положение не внушает вам сочувствия?

Льюис уставился на собеседника, который, несмотря на тучное тело, поношенную одежду, жирное белое небритое лицо, держался с несколько драматическим достоинством. В памяти всплыло все, что Стив Леннард рассказывал о политических беженцах и ужасах концентрационных лагерей, и Льюис медленно произнес:

– Плохи ваши дела, сэр, как я погляжу. Вы не можете связаться с консулом?

Профессор горестно пожал плечами:

– Обращение за помощью к официальным лицам, мой дорогой юноша, – это роковая ошибка экспатрианта. С таким же успехом я мог бы подписать себе смертный приговор. Консул не спас бы меня от ареста. И вы наверняка догадываетесь, что происходит по ночам в этих лагерях для политических заключенных: резиновая дубинка, пуля в затылок, лживый эдикт «застрелен при попытке к бегству»! Нет-нет. Я должен полагаться лишь на самого себя и на храбрость и здравомыслие своих друзей.

– Тогда что вы планируете делать? – спросил Меррид.

Профессор перегнулся через стол, спешно умерил свой пыл и снова любезно улыбнулся:

– Я планирую выбираться отсюда, мой дорогой мистер Меррид. Я не могу позволить себе промедление. Дело не в неудобствах – это я бы пережил. Но если я останусь здесь еще хоть ненадолго, сеть сомкнется вокруг меня. Что я должен сделать, так это пересечь швейцарскую границу. Как только я окажусь там, все станет гораздо проще. Через несколько дней я смогу попасть в Париж. Говоря коротко, буду свободен. Но сначала нужно проникнуть в Швейцарию, а этот путь по-настоящему труден, по-настоящему опасен. Герр Эдлер, весьма достойный молодой человек, который, как вам наверняка известно, помолвлен с моей дочерью, придумал некий план. Мы предполагаем немедленно приступить к его исполнению. Но нам необходима помощь, отчаянно необходима. Вот почему ваше появление – это дар Провидения. Вот почему я безоговорочно вверяю себя вашему великодушию.

Прежде чем Льюис успел ответить, Сильвия наклонилась вперед и умоляюще коснулась руки профессора:

– Отец, нельзя втягивать мистера Меррида в наши дела. Умоляю тебя, не делай этого. Мы справимся сами. Это слишком… слишком опасно для него.

– Судя по всему, не присоединиться к вам для меня теперь столь же опасно, – заметил Льюис. – Прошлой ночью кто-то стрелял в меня из винтовки и едва не попал.

Профессор виновато улыбнулся:

– Боюсь, это был Карл. Глупый парень! Он с таким рвением пытается нас защитить. Во имя всего святого, не позволяйте этому событию вас отпугнуть.

– Скорее наоборот, – с прохладцей ответил Льюис, – оно помогло мне решиться. Отныне я к вашим услугам.

– Мой дорогой юноша! – с жаром воскликнул профессор. Он приподнялся со стула, стиснул руку Льюиса и возвел очи к небесам. – С того момента, когда я впервые увидел вас, я понял, что вы посланы самим Провидением.

Льюис торопливо высвободил ладонь из его липких рук. Хотя старик ему нравился, но в этом медоточивом красноречии сквозило какое-то притворство. То, что Меррид намеревался совершить, он сделает только для Сильвии, ни для кого больше. Он безотчетно повернулся к ней.

– А вы пожмете мне руку, раз уж мы будем партнерами? – спросил он.

– Я делаю это ради отца!

Когда Сильвия коснулась его руки, Льюис увидел, что девушка вся дрожит, взгляд у нее загнанный и пристыженный, а по щекам текут слезы.

Профессор этого не заметил. Обрадованный согласием Льюиса, он деловито набросился на еду, издавая явственные звуки полного довольства.

Глава 6

Когда вечером постояльцы гастхофа собрались за ужином, лицо Эдлера выражало величайшее раздражение. Очевидно, ему рассказали о сегодняшних событиях. Сгорбившись над своей тарелкой, он весь ужин хранил тягостное молчание. Возможно, благодаря тому, что Эдлер помалкивал, остальные разговорились более свободно. Особенно болтлив был Оберхоллер. Он осчастливил присутствующих подробным описанием утреннего урока, а затем, доверчиво улыбаясь, повернулся к Льюису:

– А вы где были весь день, друг мой?

– Да так, бродил то здесь, то там.

Оберхоллер улыбнулся еще шире:

– Что-то такое вы уже говорили. Вы всегда бродите то здесь, то там. И как, во время этих утренних блужданий вам попалось что-нибудь интересное?