как будто заранее знает ответ, и Беатрис снова поражается тому, как хорошо он ее понимает.

– Возможно, там была еще пара колкостей, – говорит она.

– Ну же, Беатрис, – говорит он, медленно улыбаясь. – Я уверен, ты точно помнишь, что там было написано. Скажи мне.

Беатрис решает, что если он действительно хочет знать, то пускай. Было достаточно приятно написать их в том письме, но она получит гораздо больше удовольствия, высказав все ему в лицо.

– Я просто напомнила тебе о нашем последнем разговоре. Тогда я сказала тебе, что буду помнить тебя именно таким, каким я видела тебя в последний раз – пьяным, отчаявшимся и разочарованным, и что это воспоминание будет греть меня в самые мрачные часы жизни. Но вид Жизеллы, которую стражники уводили в цепях, мог бы вполне занять место того воспоминания.

Николо какое-то время ничего не говорит, делая еще один глоток вина.

– И? – спрашивает он через мгновение. – Так и случилось?

Беатрис позволяет своей самодовольной улыбке слегка дрогнуть, создавая ту иллюзию уязвимости, которую, без сомнения, ищет Николо.

– У меня богатое воображение, и, могу тебя заверить, его вполне достаточно, чтобы сохранить воспоминания об обоих ваших несчастных лицах.

Он смеется.

– Держу пари, Беатрис, что я в твоих мыслях так же часто, как и ты в моих.

Беатрис позволяет этим словам согревать ее ровно столько, чтобы Николо успел это заметить, но ни секундой дольше.

– Теперь твоя очередь, Нико, – говорит она. – Что тебе написала моя мать?

Николо делает большой глоток вина, и на мгновение Беатрис задается вопросом, ответит ли он ей вообще. Кажется, прошла целая вечность, но он начинает говорить снова:

– Она хотела, чтобы я знал, что Бессемия верна тебе и твоему мужу, – говорит он, пожимая плечами. – И что с Жизеллой будут обращаться как с заложницей, пока ты снова не сядешь на трон Селларии.

Беатрис вспоминает, как играла в «Признание и блеф» с Николо, Жизеллой, Паскалем и Эмброузом. Когда Николо лгал, она всегда это понимала, как и он всегда понимал, когда лгала она. В то время это странное взаимопонимание увлекло ее еще больше, но теперь лишь заставляет насторожиться.

Она знает, что каждое слово, только что сказанное Николо, – правда, но понимает, что он сказал не все. Она подозревает, что в случае с ее рассказом он понял то же самое.

– И что ты ответил моей маме? – спрашивает она. – Должна сказать, Жизелла была очень расстроена сообщением, которое, как она полагала, пришло от тебя.

– Что это было за сообщение? – спрашивает он.

– Ты или, скорее, кто-то написал, что она должна сама расхлебывать ту кашу, которую заварила, – говорит Беатрис.

Николо смеется.

– Так и было, но это только половина моего послания.

– А другая половина? – наседает Беатрис.

Николо не отвечает. Вместо этого он поднимается на ноги, ставит свой кубок с вином на подлокотник трона и спускается с помоста. Он останавливается прямо перед ней, так близко, что, если бы они действительно были в одной комнате, она наверняка почувствовала бы его дыхание на своей щеке. Так близко, что она могла бы протянуть руку, чтобы запустить пальцы в его светло-русые волосы… или обхватить руками его горло и сжать.

– Если я все расскажу тебе сейчас…

Он говорит ей это прямо на ухо, и от его низкого голоса руки Беатрис покрываются мурашками. Она надеется, что он их не замечает, не видит, как на нее действует близость к нему.

– …то это испортит все веселье, разве нет?

Беатрис открывает рот, чтобы ответить, но в мгновение ока оказывается снова в своей спальне в бессемианском дворце. Ее голова кружится, а руки сжимают подоконник так, что побелели костяшки пальцев. Там, на каменном подоконнике, между ее ладонями, лежит примерно столовая ложка звездной пыли.

Спотыкаясь, она отходит от окна. Голова кружится, и Беатрис опирается на край своего стола, вцепившись в отполированное дерево обеими руками. К горлу подступает желчь, и она заставляет себя глубоко дышать, чтобы успокоить взбунтовавшийся желудок.

Она знает, что это пройдет и тогда она проспит целую вечность. Да, магия всегда воздействует на тело, но прямо сейчас ей кажется, что она умирает. Она знает, что должна собрать звездную пыль, положить во флакон и сохранить для другого дня, для другого желания, но у нее нет на это сил. Остается всего два варианта: оставить звездную пыль там, чтобы утром ее наверняка обнаружили слуги, – и, соответственно, мать тут же узнает, кто она такая, – или избавиться от нее. На самом деле выбор очевиден. Беатрис, спотыкаясь, возвращается к подоконнику и проводит по горстке рукой, наблюдая, как сверкающая звездная пыль падает вниз, в темноту.

Закончив, она делает шаг к своей кровати, затем еще один. Ноги подкашиваются, но в конце концов она добирается до одеяла и заползает под него как раз тогда, когда сон уже почти овладевает ее разумом. Как раз перед тем, как Беатрис полностью отключается, у нее першит в горле, и она садится, сильно кашляя в рукав своей белой ночной рубашки. Когда она смотрит вниз, то моргает, решив, что это галлюцинации, но нет.

Рукав ее ночной рубашки весь испачкан кровью. У нее снова кружится голова, а затем мир погружается во тьму.

Дафна

– Вы сделали что? – спрашивает Байр на следующее утро, когда Дафна и Клиона перед завтраком загоняют его в угол в его же спальне и решают рассказать все прежде, чем он от кого-нибудь другого узнает о том, что Гидеон и Рид уехали.

Дафна и Клиона заранее договорились о том, как они об этом скажут, хотя ни одна из них не вызвалась рассказать ему, что это его мать приказала Клионе похитить Гидеона и Рида. Дафне удалось убедить Клиону, что нет смысла рассказывать ему о приказах и ее собственной матери, хотя, как обычно это и бывает, когда имеешь дело с Клионой, Дафна задается вопросом, чем ей придется отплатить эту услугу. Однако, что бы то ни было, она хочет пока скрыть от Байра эту часть правды.

– Это был единственный способ защитить их, – спокойно говорит Дафна.

– Защитить их от кого? – спрашивает он, переводя растерянный взгляд с Дафны на Клиону. Он проснулся всего несколько мгновений назад, и его спутанные каштановые волосы торчат во все стороны.

– От твоей матери, – говорит Клиона.

Дафна бросает на нее свирепый взгляд – говорить это так прямо не входило в ее планы.

– Что? – спрашивает ее Клиона. – Ты же не хотела сама этого говорить.

Как ни противно Дафне это