Много же городов на земле придется поднимать заново. Смотрю я на речку Прегель, а в мыслях у меня — Нева и маленький сожженный городок близ озера. Как-то он выглядит сейчас? Когда мы уходили из Шлиссельбургской крепости, на том берегу уже клали венцы первых домов…

Вот что я вспомнил еще. В первый день в освобожденном Шлиссельбурге, в этом дотла разрушенном «населенном пункте», дружок мой Степа Левченко сказал, что не будет знать покоя, пока не увидит сожженные вражеские города.

Вот мы видим их. Нет, руины не радуют сердце.

На одной из улиц Кенигсберга стоит непонятно как уцелевший памятник: склоненная женщина закрыла лицо руками. Это памятник еще той войны, первой мировой. А вокруг дымятся развалины другой войны, последней.

Пусть бы — последней войны на земле.

Ты и не представляешь себе, Алла, до чего тянет меня в родные края. Во сне вижу бегущие за окном вагона перелески…

Домой, домой! Мне все кажется, что дома меня ждет женщина. Она похожа то на мою мать, то на ленинградок, каких я видел зимой сорок второго года, то на суровую старую бабку, которую встретил в Шлиссельбурге, то на совсем еще молодую, русую девушку, — она сейчас далеко, где-то на приладожской пристани… Домой, скорей домой!

Алла, почти каждый день я прихожу на кенигсбергский Восточный вокзал. Там уже полно наших железнодорожников. Они терпеливо, в сотый раз, объясняют будущим пассажирам, что полотно перешивается на широкую колею и движение скоро начнется.

И вот они двинулись, поезда в Россию! Не могу тебе объяснить, что сейчас происходит на вокзале. Солдаты пляшут. Гармони заливаются на все голоса.

Посмотришь на паренька, подумаешь — хлебнул чуток. Нет, он от счастья пьяный.

Едем в Россию. Домой.

Уже известно, что завтра начнет грузиться наш полк. Теперь это не полк, а просто молодые москвичи, ленинградцы, куряне, псковичи, орловцы. Они очень, очень спешат на родину.

Алла, писать мне не надо. Скоро увидимся.

До свидания. До свидания на этой неделе.

Г Л А В А  XXXII

НАЧАЛО ЛЕГЕНДЫ

На пристани в Шереметевке Иринушкин узнал, когда отправляется пароход по Ладожскому каналу. Этим пароходом он решил доехать до Леднева.

У Володи оставалось достаточно времени, чтобы побывать в Шлиссельбургской крепости и затем снова вернуться на пристань.

Он ждал, когда подойдет катерок-перевозчик. Этот катерок ходил через Неву, от берега к берегу. При необходимости он швартовался по пути у островного причала.

Нева в это первое послевоенное лето сильно обмелела. На пристань вели длинные шлепающие мостки. Сама пристань представляла собою плот, обнесенный зелеными перилами. Плот раскачивался на волне.

Володя стоял, опираясь на перила. Он слушал, как вода бьется о бревна, и вспоминал каждую дорогую ему мелочь вчерашнего дня, первого дня в Ленинграде.

Он возвратился в родной город, домой. Но дома у него не было. Пришлось остановиться в битком набитом комендантском общежитии на Садовой.

До ночи он ходил по улицам. Моросил мелкий, нудный дождик. Но солдат не замечал его.

Он вышел на Дворцовую набережную и сказал: «Здравствуй, набережная». Вышел на Марсово поле и сказал: «Здравствуй, Марсово поле».

В сквере перед Инженерным замком ставили на место петровский памятник: «Прадеду — правнук». Бронзовый конь с всадником был прислонен к постаменту, и казалось — вот-вот ударит копытом о землю.

Дом на Литейном проспекте уже отстроили. На фасаде, настоящем, каменном, а не фанерном, в подвешенных люльках работали штукатуры.

Все прилегающие улицы были в лесах. Чувствовалось, что строители стали первыми людьми в городе.

В общежитие солдат вернулся поздно. Едва рассвело, он был уже снова на ногах.

Он листал старенькую записную книжку с адресами ленинградцев, товарищей по Орешку. Это те самые адреса, которыми защитники крепости обменялись в сорок втором году, в июне, когда ждали штурма.

Сегодня он навестит Валентина Алексеевича, только его, и сразу поездом, потом пароходом отправится в Леднево. Поездка в Леднево была желанной и почему-то немножко страшила. Даже хорошо, что можно на часок отдалить ее.

Вот ахнет комиссар, когда увидит Володю! А вдруг Марулин еще не демобилизовался. А вдруг… Ни о каких «вдруг» думать не хотелось.

Еще дворники подметали улицы, когда солдат вбежал в подъезд дома за Московской заставой.

Володе открыла дверь сероглазая, светловолосая женщина. Она раскачивала и прижимала к груди ребенка. Застенчиво посмотрела на незнакомого военного.

— Валентина Алексеевича нет, — сказала женщина, — только что уехал в Шлиссельбургскую крепость. А вы сами не с Орешка? Я сразу узнала, к нему многие приходят… Вы не спешите, на первый поезд все равно не успеете. Разве что — на второй…

В вагоне Володя пристально разглядывал узкую картонную полоску с дырочками компостера и обозначением маршрута: Ленинград — Петрокрепость.

Петрокрепость. Оказывается, так теперь называется Шлиссельбург.

К новому названию было трудно привыкнуть. Есть Петропавловская крепость. А это — Петрокрепость.

Разве так легко переименовать город? Имена рождаются, складываются веками, врастают в народный обиход. Почему — Петрокрепость? Надо было старое название просто перевести на русский язык: Ключ-город.

Колеса выстукивали: «Ключ-город! Ключ-город!»

К Иринушкину подсел мужчина в порыжелой куртке, под которой виднелась морская тельняшка. Лицо у него скуластое, голос с хрипотцой.

— Далеко едешь, браток?

Узнал, и снова спросил:

— На работу, или как?

Ответить на этот вопрос Володя затруднялся, а попутчик снова спрашивает:

— Профессия у тебя имеется?

— Видишь, солдат я.

Попутчик ухмыльнулся.

— По-моему, такой профессии нет.

До озера ехали более часа. Выходя из вагона, новый знакомый сказал дружески:

— Валяй к нам в бригаду, браток. Народ во как нужен… Мы в Петрокрепости, на Судоремонтном, новый цех закладываем. Придешь, спроси Алексеева, меня знают…

__________

На пристани в Шереметевке собралось много пассажиров. Тут были и приезжие, и местные жители, тетки с мешками, плотники с пилами в деревянных ноженках, рыбаки — их сразу узнаешь по высоким сапогам.

Все спешили в Петрокрепость и были недовольны, что катерок запаздывает. Смотрели на Неву. Разговаривали. Скука ожидания — самая тяжелая скука.

Крепость виднелась за протокой, совсем рядом, что называется, рукой подать. Огромная груда камней. Над нею — остов колокольни.

— Да, здесь повоевано было, — сказал паренек, по виду ремесленник, на его рубашке блестели пуговицы с молоточками.

— Повоевано, — откликнулась пожилая женщина с бидонами. Она то и дело вытирала пот с лица концами ситцевого платка, повязанного у подбородка.

В воздухе было душно. Пари́ло.

— Повоевано, — повторила женщина, — что