Глава девятая

Вернёмся в день 2 января 1941 года.

Из больницы Борис вновь пришёл в райздравотдел для продолжения своего разговора с Симоняном. Он сообщил, что не собирается уезжать из Александровки, во всяком случае, в течение пяти лет, наоборот, хочет там расширить имеющуюся больницу за счёт пристройки хирургического отделения и рентгеновского кабинета.

Это известие, не затрагивавшее личных интересов Симоняна, последнему пришлось по душе, и он сразу же переменил своё отношение к Алёшкину, одобрил расширение александровской больницы — наиболее удалённой от районного центра, и обещал в этом вопросе своё содействие и помощь. Чтобы не быть голословным, он сразу же предложил Борису Яковлевичу получить имевшуюся в резерве райздрава лабораторию, обещал добиться к концу года и рентгеновского аппарата, но с увеличением штата Симонян пока просил подождать, так как финансовый план по району на 1941 год уже был утверждён. Запланировать увеличение единиц медперсонала можно было только в 1942 году. Симонян сказал:

— Просить добавление к штатам для ещё пока не существующего отделения просто бесполезно, начальник районного финотдела на это никогда не пойдёт.

Единственное, что обещал Симонян, это выделить деньги на содержание лаборанта, если Алёшкин развернёт лабораторию в течение ближайшего месяца.

Борису пришлось согласиться с его доводами. Получив в райфо несколько больших деревянных ящиков с лабораторным оборудованием и реактивами, а также выписанные в аптеке медикаменты, он в самом прекрасном настроении выехал домой.

Уже на следующий день Борис Яковлевич занялся планированием пристройки больницы. Сделав примерный план, он полюбовался, как должна была выглядеть «его» больница. До сих пор её здание, имевшее форму буквы «Г», выходило длинной стороной в проулок, а короткой — на главную улицу. После возведения пристройки положение менялось: длинная сторона уже шла по главной улице, а проулочная превращалась в более короткую.

Когда Борис начертил план больницы для себя, он показал его Прянину и, получив хороший отзыв, сделал подробный чертёж пристройки, которую надлежало построить, показал его председателю колхоза. Тот вначале даже рассмеялся:

— Вот это пристроечка! Это всё равно, что пиджак к пуговице пришивать! Её надо ровно в два раза уменьшить.

Но Алёшкин твёрдо стоял на своём, его поддержал Прянин, а так как последний заявил, что он уже договорился с директором завода о выделении транспорта для подвоза необходимого материала, а также и о материале для кровли (шифере), то предколхозу, в конце концов, пришлось утвердить предложенный проект.

Вскоре бригада колхозников приступила к копке канавы под фундамент пристройки, а недели через три он был забутован привезённым с берега Терека булыжником и залит раствором цемента. Плотники приступили к обтёсыванию брёвен для каркаса здания и балок для полов и потолков. Обе бригады с работой справились сравнительно быстро. Но пришёл февраль, а в Александровке, как и во всех станицах и аулах Кабардино-Балкарии, расположенных в долинах, начались полевые работы: пахота, сев, подготовка почвы для овощей, бахчи, обработка виноградников и т. п. Ведь это был юг, где весна в свои права вступает рано. Все строительные работы пришлось отложить: каждая пара рук в колхозе была на счету. Строители ушли на сельхозработы, а плотники занялись подготовкой полевых бригадных станов.

Борис загрустил, но Прянин обещал, что в этом 1941 году пристройка будет закончена. Как только можно будет выделить хоть несколько человек, строители вернутся к прерванным работам по больнице.

Алёшкин, конечно, понимал, что для колхоза на первом месте стоят свои обязательства перед государством, и потому примирился с задержкой строительства. Да, откровенно говоря, у него и самого не было возможности уделять достаточное внимание заботам о строительстве, ведь амбулаторный приём больных, ведение стационара, вся противоэпидемическая служба на участке и, в первую очередь, организация противомалярийной борьбы отнимали много времени и сил. Регулярный контроль за санитарным состоянием станицы и завода, практическая помощь фельдшеру в амбулаторном приёме на здравпункте завода, врачебная помощь родильному дому, посещение и лечение тяжелобольных на дому и, наконец, обучение простейшим лабораторным исследованиям одной из сестёр больницы — всё это была его повседневная работа. Лабораторию всё-таки развернули, выгородив для неё фанерными перегородками часть застеклённой веранды больницы.

Вся перечисленная деятельность требовала того, чтобы Борис вставал в шесть утра, работал до часу и, пообедав в два часа, снова уходил из дому, возвращаясь лишь поздно вечером. И так было ежедневно почти без всяких выходных. А ведь необходимо было кое в чём помогать и Катеринке, она тоже была загружена до предела. Наступила весна, следовало подготовить огород, посадить самые необходимые овощи, так что дел у них было хоть отбавляй.

Бывало, что и ночью привозили какого-нибудь тяжёлого больного или, что случалось чаще, его вызывала Матрёна Васильевна в роддом.

— Почему-то, — возмущался Борис, — почти все женщины умудряются рожать именно ночью!

До тех пор, пока в Александровке не было хирурга, Матрёна Васильевна патологических родов не принимала, а, проявляя огромную энергию, требовала транспорт или у колхоза, или у завода и сопровождала роженицу в Муртазово. С появлением Алёшкина она решила, что такие роды можно проводить здесь, в станице, и их должен принимать участковый врач. Акушерка стала во всех случаях патологии вызывать Бориса. Это не только льстило его самолюбию, но и доставляло ему определённое удовлетворение. Матрёна Васильевна обладала большим опытом в своём деле и, несомненно, во многих случаях могла бы справиться и сама, но она хотела, чтобы Борис Яковлевич, который, как и его жена, пришёлся ей по душе, стал действительно умелым и знающим врачом — таким, каким она представляла себе врача старой земской квалификации, не каким-то узким специалистом, а мастером на все руки, настоящим сельским медиком, как она говорила.

Алёшкин не отказывался. Каждые новые трудные роды, в которых он с помощью Матрёны Васильевны проводил те или иные медицинские манипуляции, учили, обогащали его опыт. Впоследствии это ему пригодилось.

С её же помощью, а вернее, под её руководством, Борис сделал и свой первый в жизни аборт. В те годы правительством нашей страны аборты были запрещены, а забеременевших вопреки желанию было более чем достаточно. Все эти женщины после неудачных самостоятельных попыток избавиться от беременности, отправлялись к известным бабкам, которые за соответствующую плату деньгами или какой-нибудь сельскохозяйственной «натурой», при помощи веретена, вязальной спицы или ядовитого отвара вызывали кровотечение, а за ним и выкидыш. Иногда, в 15–20 случаях из ста, это сходило для женщины более или менее благополучно: она оставалась жива, лишь впоследствии