Решив съездить с Захаром на Уклон, Павел просто хотел как-то уйти от однообразия дней. Еще час назад, на развилке дорог, он знал, что едет без особой радости: что ему даст рыбалка в обществе Захара! Но лесная дорога, сосны и небо настроили его бодро, и он был рад, что поехал.«Как это хорошо и славно», — думал он.

— Теперь тебе лучше? — наклонившись к уху Наденьки, заботливо спросил Козырев. — Лучше теперь?

— Чего уж там, — полушепотом отозвалась Наденька.

— И полежи. Конечно, полежи, — он поправил тяжелые пряди ее каштановых волос, и пальцы его коснулись мягкой округлости Наденькиной щеки. Наденька прижала его пальцы к своей щеке и замерла.

— Карась, Павел Олексеич, завсегда табуном ходит, — вдруг ни с того ни с сего заговорил Захар, поворачивая к Козыреву свой небритый подбородок. — И куда его шатнет — определить совсем невозможно. Вот тут и думай. Смекай. Эхма. Вишь ты как, — он с улыбкой кивнул на дочь, — довольна теперь. И голову не кружит. Из-за тебя ведь она поехала. Я отговаривал, да что толку. Заладила. Я ничего. Нравится если…

Заговорившись, Захар наехал на пень и едва не опрокинул ходок. Дальше ехали молчком. Павел все ждал, что Наденька станет возражать отцу, но она без внимания оставила его слова, и Павлу стало многое ясно из поведения Наденьки. «Нежданно-негаданно — невеста объявилась, — про себя усмехнулся Павел, а тут же отметил: — Пацанка вовсе еще».

На Уклон приехали к заходу солнца. Лесное озеро дремотно лежало в болотистых берегах, затянутых осокой, капустной и камышом. В тихой воде, с запада на восток, огненной дорогой переметнулся закат. И небо над озером казалось еще выше, еще просторнее.

Остановились у рубленой, с односкатной крышей, избушки, поставленной рыбаками на высоком мысочке, вдавшемся в озеро. Пока Козырев распрягал лошадь и косил для нее на кочках траву, Захар вычерпал из полузатопленной лодки воду, нашел в кустах припрятанное весло, перенес в лодку сеть, шесты, черпак.

— Ты со мной, Павел Олексеич, или останешься? — крикнул Захар из лодки. — Со мной, так айда.

— С тобой.

Наденька, сидя на корточках возле размытого дождями костровища, рвала бересту, и когда Павел проходил мимо, подняла на него свои круглые, недоуменно-доверчивые глаза и сказала ими: останься.

— Ну гляди, парень, — строгим наставительным тоном предупредил Захар, — батик, язви его, намок, чтоб нам не ковырнуться. С богом, выходит.

Захар потер щеку и оттолкнулся от берега. Лодка, качнувшись, едва не зачерпнула через борт, глубоко осела и ходко пошла по тихой воде. Чем дальше отодвигался берег, тем шире, просторнее разметывалось озеро, тем чернее и плотнее становилась вода.

Захар выгреб на середину и, тихонько положив весло на борта лодки, расправил занемевшую спину, вытер красное от пота лицо. Долго стояли, чуть-чуть сносимые легким ветерком к восточному, дальнему берегу. Захар, щуря маленькие, по-хищному обострившиеся глаза, внимательно изучал всякий всплеск, всякую рябь на спокойной и гладкой воде. Он так напряженно наблюдал, что на лице его снова выступил пот, он вытер его ладонью, а потом, сжав кулаки, жалобно выматерился:

— . . . угляди вот.

А лодку между тем совсем развернуло, и Павел увидел на оставленном берегу избушку, разложенный Наденькой костер и саму Наденьку, едва заметную в своем розовом платьишке. «Может, ей боязно одной, — подумал Павел, — а мы и слова ей не сказали».

Часа два колесили по озеру. Захар то брался за весло, то откладывал его и все шарил по воде хмурыми глазами, задыхаясь от кашля, потому что долго не курил: в лодку Захар никогда не брал курева. По каким-то неведомым для Козырева соображениям сеть — тридцатиметровую махину — Захар решил выбросить у противоположного берега, как раз против становья. Захар был зол, недовольно сопел: видимо, обстановка не устраивала его. В сумерки, когда начали исчезать очертания берегов, над озером дважды раскатился удивительно близкий, слезный, как показалось Павлу, голос Наденьки:

— Папонька!

— Вожжами отдую дуру, чтоб не пугала рыбу.

Втыкая последний кол, Захар не рассчитал усилие и, потеряв равновесие, чуть не выпал из лодки. Обратно греб Павел, а Захар сидел в носу и тер волосатую скулу, молчал как сыч.

На берегу, сев у костра на изрубленную колоду, Захар скрутил толстую цигарку, распалил ее от головешки и, сделав первую затяжку, сладко облизал губы:

— Сеть-то, парень, мы ведь совсем не туда поставили.

— И что же теперь?

— «Что же теперь?» — добродушно передразнил Захар и, держа цигарку в горсти, бережно подул на огонек, не спеша, наслаждаясь паузой, пояснил: — Это только так говорится.

Над костром чуть сдвинутый с огня кипел котелок, от него пахло вкусным варевом. У ходка с хрустом жевала траву лошадь; под брюхом у ней дымилось курево, таяла гнилая кочка. Курево разложила Наденька, а самой ее на стану не было. Павел подумал, что она спасается от комаров в избушке и, может обидевшись, плачет там. Заглянул в избушку, но в прохладной сырости, прогорклой от старого дыма, приютились комариные легионы, и весь воздух гудом гудел от их голосов. Захар заметил, что бригадир ищет Наденьку, и громко, как на пожаре, гаркнул:

— Надька!

— Тута я, — отозвалась с берега Наденька бодрым голосом.

Павел продрался сквозь кусты к берегу и увидел ее в двух шагах от себя. Наденька, голая, в крупных каплях воды, расчесывала обмоченные концы волос. Появление бригадира она встретила с поразившим его спокойствием, только чуть отвернулась от него да прикрыла рукою круглые, торчком, груди, с маленькими по-девичьи сосками.

— Павел Алексеевич, я же мокрая вся, — говорила она прерывистым дрожащим голосом.

И Павел слышал в нем то, что хотела сказать Наденька: «Видишь, я вся тут».

— Папка, — вдруг громко крикнула Наденька и сильно толкнула бригадира в грудь.

Он, не ожидавший столь сильного толчка, запнулся и упал. Наденька подхватила свою одежду и скрылась в кустах.

— Чего ты вякаешь? — сердито спросил Захар и через минуту уже совсем по-домашнему сказал: — Собирай поужинать — собаки в брюхе грызутся.

Когда перед едой Захар ушел к озеру мыть лицо и руки, Наденька, не подняв своих стрельчатых ресниц, упавшим голосом спросила:

— Вы не сердитесь на меня, Павел Алексеевич. У меня жених в армии, как же я его встречу?

Козырев ничего не сказал Наденьке, потому что пришел Захар, и все трое, сев под дымком, стали хлебать мясную кашу прямо из котелка. Захар выворачивал полные ложки, торопливо обдувал их, ел, обжигаясь и мотая головой, похохатывал:

— А вы какую холеру не жрете?

Наденьке и Павлу было не до еды: они были заняты какими-то своими мыслями, и не заметить этого Захар не мог.